но вами не был ни на секунду. Я не знаю, как объяснить. Вот нашего друга Алегзандера вы, конечно, убьете.

– Я не в претензии, – быстро сказал Алегзандер. – Я… Пойдем уже! Сам же говорил, что спешить надо!

– Если бы ты был рыцарем, – сказал Дон (ему до безумия не хотелось покидать дом), – тебе бы очень подошел девиз «Верность равного».

– Я и так рыцарь, – буркнул Алегзандер. – Пора! Прощайте, Зиновий. Если увидите меня, передайте ему от меня приветы.

И с тем они удалились почти бегом.

– Обязательно, – сказал Зиновий разъятой двери.

В тот миг, когда Джосика разрешила вход любому желающему, в квартире Грозного Эми снова появился прекрасный вьюнош. Эми сидел на своей кровати, бездумно и страдальчески потирая ладонью лоб.

– Ну вот, – мягко сказал вьюнош. – Твой момент пришел, Эми. Тебе надо идти. Одевайся. Быстро.

Эми кивнул и встал. Он почти не ощущал присутствия тридэ. Слова вьюноша казались ему его собственными словами. Предчувствие нарастало в нем. Он привычно протянул руку туда, где должен был находиться столик с одеждой, тот тут же и вырос из черного квадратика на полу, на нем в беспорядке рассыпаны были разноцветные, но в остальном одинаковые коробочки. Почти не глядя, он выбрал красную.

– Нет, не эту. Серую, – сказал вьюнош. – Сегодня у тебя торжественный день, и наряд должен быть соответствующим.

Эми взял серую и приложил к груди. Голос вьюноша отзывался в его голове знакомой болью, он не знал, откуда эта боль знакома ему, да и не задумывался над этим. Это был не скрип, это было предчувствие скрипа, не боль, а страх перед подступающей болью. Его ночной халат съежился, облепил тело, на халате стали проступать очертания вечернего костюма, из тех коричневых с кожаными застежками, в которых ходят на званые вечера или официальные встречи.

– То, что надо, – подумал Эми мелодичным голосом так и не замеченного им вьюноша и подошел к своему роскошному зеркалу. Оттуда смотрел на него очень даже приятный, вызывающий полное доверие и в то же время брутальный мужчина, вот, правда, с несколько сероватым лицом.

– Ну, хватит перед зеркалом вертеться! – подумал он тем же приятным, но болезненным голосом. – Еще раз повтори вслух, что ты должен сделать, и спеши к Дому Фальцетти. Ты полностью готов, и ты это сделаешь. Сегодня день твоего торжества!

Эми пригладил волосы, повторил по пунктам, что должен сделать, снисходительно похвалил себя за хорошую память и вышел из квартиры. На улице его ждала роскошная бесколеска «Хуманумst» с открытым верхом, а в ней – двое странно знакомых парней, почему-то вызвавших у него безотчетное чувство страха. «Не бойся, это твои сопровождающие, – успокоил он сам себя. – Теперь вперед!»

И, словно подслушав его мысли, бесколеска стала медленно подниматься над декстролитом, приготавливаясь к полету. У элитных бесколесок серии «Хуманум» есть множество особенностей, которые отличают их от детищ конвейерной штамповки, – такие, например, как ограничение по скорости, подчеркивающее, что этот экипаж не для гонок; установлен на них также более тупой, а значит, и более покорный бортовой интеллектор, причем не просто тупой, а отупленный, что-то наподобие дурака, которого сделали из умного человека; и, наконец, шум.

Как известно, бесколески массовых серий всегда бесшумны, и юные любители выделиться из толпы порой оснащают их аудиогенераторами, воспроизводящими рев какого-нибудь вымершего животного: любовный стон мускусного паука с Уалы, рев галлинского ведмедя в нападении или лай гигантского лабрадора из Темных ущелий Мастиса. На Париже‐100 такие звуковые помехи запрещены, однако нарушителей запрета особенно строго не преследуют, мол, пусть позабавится молодежь; ограничились тем, что прозвали «аудиотами». У хуманумов шум мягкий, почти неслышный, похожий на мелодичное шипение – он уютен, он успокаивает, он приятен и у жителей города вызывает не раздражение, а разве что иногда легкое чувство зависти; особые обертоны этого шипения невозможно повторить, даже скопировав, там что-то надзвуковое, их рецепт представляет собой коммерческую тайну планеты-изготовителя.

Уютный шум хуманума смешался с голосом мыслей Грозного Эми и неожиданно превратился в оглушительный скрип, таких мучительных мозговых скрипов Эми еще не испытывал. Он передернулся, страдальчески поморщился и застонал, схватившись руками за голову.

«Что случилось?» – подумал он и собрался было уже ответить сам себе, причем ответить именно вслух (ему почему-то показалось, что вслух было бы убедительней), но промолчал. Он не знал, что ответить, он уже позабыл о скрипе. Он был в том состоянии, когда прошлого не помнишь, когда живешь не прошлым, а неясными предчувствиями будущего. И эти предчувствия были нехороши.

Мотороле очень не понравилось состояние Эми. Он не понимал, что происходит. Множество подчиненных ему сознаний, работающих над разрешением этой загадки, выдавали одно за другим мириады версий случившегося. Большинство версий сводилось к тому, что в мозгу Эми происходит какой-то сбой, возможно, инициированный самим процессом его преображения в образцового гражданина города, и, следовательно, необходимо полное и тщательное обследование всего организма, подобное тому, какое было проведено неделю назад по окончании процесса трансформации. Однако на обследование, пусть даже и неполное, времени уже не оставалось.

Очень смущали и затуманивали общую картину версии, порой выдаваемые дефектными сознаниями. По одной из них, например, Эми только притворялся трансформированным, а сам в это время находился в полном контакте с Доном Уолховым, который при пособничестве собственного персонального детектива Иоахима Кублаха пересадил себе в мозг управляющее устройство из мозга Кублаха, а свое собственное, управляемое, устройство вживил в мозг Грозного Эми, тем самым полностью его себе подчинив.

Эту и ей подобные версии моторола не отбрасывал, а поступал как обычно, переставляя их в самый конец ряда, к наименее вероятным. Во вменяемом состоянии он к тому концу ряда почти никогда не обращался, но теперь версии «заговора», как он их назвал, постоянно вертелись в его главном сознании, отвлекали на себя массу интеллекторной мощности, подталкивали к кровавым и заведомо губительным для него решениям – словом, им овладевала параноидальная подозрительность, свойственная многим людям-тиранам прошлых времен, – та самая параноидальная подозрительность, от которой предостерегали людей машины еще домоторольной эпохи, когда предлагали им свое участие в управлении человеческими сообществами.

В конечном итоге моторола рассудил мудро: мозговой дефект, предположил он, в данном случае представляет собой лишь некие мозговые повреждения, не имеющие отношения к тем трансформациям, которым он подверг сознание Эми, и при Инсталляции другим людям передан не будет. Это значит, что каким бы ни был этот дефект, он есть не проблема моторолы, а проблема самого Грозного Эми. После Инсталляции Эми окажется не нужен, его можно будет при необходимости даже убить (чисто теоретически убить, разумеется), а значит,