— Теперь мы полноправные хозяева этого дома. А ты,Аглая, — продолжила я, — видишь перед собой плоды моего преступления:оставаясь подругой твоей матери, я получила бы только часть ее богатств, атеперь все стало моим. Огонь, который ты разожгла в моем сердце, горит до сихпор, и я хочу включить тебя в свою свиту, вместе с Элизой и Раймондой. Однаконаряду с удовольствиями это сопряжено и с некоторыми услугами: как и все мы, тыдолжна будешь лгать, изворачиваться, воровать, соблазнять, идти на любоепреступление, если это нам выгодно или доставляет радость. Итак, у тебя естьвыбор: встать под наши знамена или обречь себя на лишения. Что ты скажешь?

— О, моя любовь, я никогда не оставлю вас, —воскликнула девушка со слезами умиления на глазах. — И выбор этот диктуетмне не мое положение, не страх перед нищетой, но мое сердце, а оно целикомпринадлежит вам.

Сбригани, еще не остыв от возбуждения, не осталсябезучастным зрителем этой трогательной сцены: его горящие глаза и восставшийчлен говорили о том, что он не прочь совокупиться, а слова его подтвердили это:

— Клянусь спермой Сатаны! — зарычал он. — Воттеперь я очень жалею о той твари, которую только что прикончил, поэтомупридется изнасиловать дочку. А ну-ка, подержи ее, Жюльетта.

Не дожидаясь моей помощи и дрожа от нетерпения, распутниксхватил Аглаю и своим мощным органом, одним толчком, совершил дефлорацию. Едвалишь кровь из девственной вагины запятнала белые стройные бедра, как итальянецвыдернул инструмент, перевернул девушку на живот, похотливо заржал и всадил егов ее зад.

— Что будем делать с ней, Жюльетта? — деловитоосведомился он, продолжая совокупляться. — Еще минуту назад мы могли бынайти покупателя на ее спелые плоды, но теперь они сорваны, и я даже непредставляю, зачем нам эта сучка. Я больше не вижу в ней ничего пикантного иинтересного, ей, я бы сказал, недостает характера и пыла. Позволь дать тебесовет, дорогая: лучше всего вновь соединить вместе это семейство, как этосделала когда-то Природа, и оставить его в покое. Кстати, я уже предвкушаюмучительную смерть этого ребенка, одна лишь мысль об этом, — лопни моиглаза! — вот-вот заставит меня кончить.

Признаюсь честно, друзья мои, что в тот момент мояврожденная жестокость отмела в сторону все прочие соображения: негодяйпрекрасно знал мою слабость, и неожиданная струйка нектара, обдавшая жаром моевлагалище, вынесла Аглае окончательный приговор.

— Сейчас ты отправишься следом за своейсемейкой, — заявила я девочке, — нас возбуждает мысль отдать тебя вруки смерти, а мы из той неисправимой породы людей, которые из всех законовпризнают лишь собственную страсть.

Несмотря на ее пронзительные крики и отчаянные мольбы, мыотдали ее лакеям, и пока эти негодяи забавлялись с ней, как им вздумается,Сбригани неустанно ласкал меня. Скоро наши рабы от удовольствия перешли кжестокостям и, изрыгая мерзкие оскорбления по адресу той, перед которой совсемнедавно склоняли голову, они стали истязать ее. Напрасно Аглая простирала комне свои прекрасные руки, моля о поддержке и пощаде, напрасно звала меня — я необращала на нее никакого внимания. Кажется, несчастный ребенок что-то бормотало наших тайных утехах, умоляя меня вспомнить те удовольствия, которые яиспытала в ту ночь — я оставалась глуха. Уносясь куда-то далеко-далеко наволнах страсти Сбригани, который неистово содомировал меня, я ощущала чтоугодно, только не сочувствие к этой девочке, ибо в тот момент я превратилась вее обвинителя и палача.

— Возьмите хлысты, — приказала я лакеям, — ивыпустите всю кровь из этой аккуратной задницы, которая доставила мне ночьютакое наслаждение.

Аглаю уложили на узкую скамью, привязали веревками, а ееголову, вставленную в железный ошейник, повернули так, чтобы я могла вдовольцеловать ее рот, не выпуская из своего зада член Сбригани, которого в это времяпорол слуга синьоры Донис. В каждой руке я сжимала и массировала по лакейскомучлену, а оба лакея обрабатывали плетьми обольстительное тело нашей жертвы. Всамый разгар этой сцены я испытала второй молниеподобный оргазм, а когда,наконец, обратила взгляд на очаровательные ягодицы девушки, они были в такомжутком состоянии, что невозможно было узнать некогда атласную кожу. Я велеласнять свисающий с потолка канделябр и подвесить к потолочному крюку Аглаю заволосы; после чего ее ноги широко растянули в стороны, привязали их веревками,я вооружилась многохвостовой плетью с железными наконечниками и приняласьтерзать самые чувствительные места девичьего тела, причем не менее двух третейударов пришлись на развернутое влагалище. Больше всего меня забавляликонвульсивные движения находящейся в полуподвешенном состоянии жертвы: она топодавалась назад, уклоняясь от ударов, сыпавшихся спереди, то делала выпадвперед, когда я целила в ее заднюю часть, и каждый из этих акробатическихтрюков стоил ей очередного клока роскошных волос. А когда в голове у менямелькнула неожиданная и в высшей степени удачная мысль, я извергла из себятретий поток спермы, впрочем, извержением это назвать трудно, потому что этобыл настоящий приступ, едва не лишивший меня чувств. Моя идея настолькозахватила Сбригани, что он тут же решил осуществить ее. Мы велели вырыть водворе три глубокие ямы. В две из них по грудь закопали обеих женщин, в третью,более глубокую, поставили Аглаю и засыпали так, чтобы из земли торчала толькоее голова и чтобы она могла видеть перед собой плоды своей чудовищнойбезрассудности, и оставили ее умирать медленной смертью. Пистолетный выстрелизбавил нас от старой няньки, и мы, нагрузившись тяжелой добычей, немедляотправились в столицу папской вотчины, где нас встретили две наши служанки,ожидавшие нашего прибытия в заранее условленном месте.

Въезжая в Рим, я восторженно воскликнула: — Ах, Сбригани,наконец-то мы в этой величественной столице мира! Как полезно поразмыслить надэтим, прямо-таки напрашивающимся, сравнением между Римом древности и Римомсегодняшним. С каким сожалением, с каким отвращением я буду смотреть на статуиПетра и Марии, установленные на алтарях Беллоны и Венеры. Признаться, на светемало вещей, которые так будоражат мое воображение. А вы, бедняги, оболваненныерелигией и униженные ею, — морщилась я, разглядывая лица современныхримлян, пытаясь обнаружить в них хоть что-то напоминающее о величии и славепрежних властителей мира, — до какой же степени деградировали вы,поклоняясь самой гнусной, самой отвратительной из религий! Что сказали бы Катонили Брут, если бы они увидели этого Юлия из рода Борджа, нагло восседающего нацарственных останках одного из тех героев, которые настоятельно рекомендовалипотомкам как объект благоговейного уважения и восхищения.

Несмотря на клятву никогда не переступать порог церкви, я немогла совладать с желанием посетить Собор Святого Петра. Нельзя отрицать, чтопамятник этот не только заслуживает описания, но далеко превосходит все, чтоможет придумать самое богатое воображение. Но именно эта часть человеческогодуха приходит в уныние: столько великих талантов истощили себя, такиеколоссальные средства были затрачены — и все это ради религии, настольконелепой и смешной, что мы должны горько жалеть о своей причастности к ней.Алтарь, не имеющий себе равных по величию, установлен между четырех обитыхрезными гирляндами колонн, вздымающихся почти до самых сводов церкви, ирасполагается на гробнице Святого Петра, который, помимо того, что умер не вРиме, вообще никогда здесь не был.