Литератор обладал колоритной внешностью — высокий худоймужчина с рыжей бородой и красивым баритоном. Он обожал читать стихи вслух своимбархатистым голосом. На первом уроке для знакомства он прочитал детям шестьсонетов Шекспира, а потом выразил желание послушать их. Стихи прочитали толькотрое. Кое-кто стеснялся, но, в основном, среди будущих светил науки было непринято учить стихи наизусть.

Софа перебрала в памяти скудные обрывки стихотворений и сизумлением обнаружила, что наизусть помнит только одно, которое накрепковрезалось ей в память еще с детского сада:

Вчерашний день с сестрой моей

Мы вышли со двора.

— Я поведу тебя в музей, —

Сказала мне сестра…

С таким стихотворением нечего было и думать вылезать напублику, и Софа тихонько просидела весь урок в уголке.

Дальше пошло еще хуже. У литератора Владимира Николаевичабыла скверная привычка. Если они проходили какого-нибудь поэта, например,Некрасова, он начинал урок словами:

— А теперь, мои дорогие, пожалуйста, каждый по строфеиз Некрасова, начиная с первой колонки и до конца. Естественно не повторяться.

В классе было тридцать человек, вот и попробуй выучитьтридцать строф из Некрасова. Тем, кто начинал повторяться, литератор не ставилдвоек, но это было унизительно. Кроме Некрасова такие же штуки он проделывал сТютчевым, Фетом, Баратынским и Алексеем Константиновичем Толстым. Софу доконалистихотворения в прозе Тургенева. А на будущий год литератор грозил не толькоБлоком, но и Бальмонтом с Брюсовым, и вообще всеми поэтами Золотого века, а ужпри упоминании фамилии Пастернак глаза его зажигались зеленым огнем, как у львав саванне при виде антилопы.

Надо отдать должное Владимиру Николаевичу, он выбрал с Софойверный тон. Он никогда не критиковал Софины сочинения, так сказать, не по делу.Софа обладала врожденной грамотностью, способностью четко выражать свои мысли,довольно богатым образным языком, умела раскрыть тему. Ее сочинения былибезупречны, но невыносимо скучны. Поэтому литератор при разборе простооткладывал Софину тетрадку в сторону, говоря:

— Ну, тут все как надо.

Так продолжалось несколько месяцев. Софу понемногу, что называется,заело. Ведь она готовилась стать настоящим ученым, она не могла мотивироватьсвою нелюбовь к литературе тем, что ей это неинтересно. Для того, чтобы понять,что ее что-то не интересует, надо хотя бы узнать этот предмет. А литераторвсе-таки сумел доказать Софе, что она абсолютно не знает литературы, школьнаяпрограмма не в счет. Школьная программа навевала тоску не только на Софу. Иесли, прочитав «Войну и мир», Софа не могла не увидеть в романе некоторыхдостоинств — Толстой очень правдиво описал быт и жизнь дворян начала XIX века,это было познавательно, все ли правильно в описании военных кампаний, Софа небралась судить, но, в общем, следовало признать, что человек собрал обширныйопытный материал, сумел его сносно обработать — словом, проделал большуюработу, разумеется, если выбросить из романа рассуждения о смысле жизни ивообще весь четвертый том; то в образе Родиона Раскольникова, например, Софавидела только маньяка-уголовника, которого надо немедленно изолировать отобщества, и непонятно только, зачем Порфирий Петрович с ним так долго чикался.Вся эта достоевщина Софу абсолютно не трогала. Она не сидела на уроках соскептической ухмылочкой, ведь она была девушкой из интеллигентной семьи и умеласебя вести, но, при всем уважении к рыжему литератору, с трудом подавлялазевоту.

К тому времени у Софы с учителем литературы установилиськакие-то свои отношения. Владимир Николаевич все-таки сумел разбудить в душеСофы что-то, но что — он и сам не знал. В первый раз в жизни Софе захотелосьдоказать кому-то, что она не сухарь, не манекен, не реторта в юбке, а живойчеловек.

Весной проходили Чернышевского «Что делать?» Можно суверенностью сказать, что этого романа не читал никто, кроме несчастныхшкольников, и то под угрозой двойки по литературе. Литератор ВладимирНиколаевич сам не уставал удивляться, как случилось, что такую бездарнейшуювещь включили в программу. Но времена были идеологически суровые, у него и такбыли неприятности с директрисой из-за сильного отклонения от программы, поэтомудва или три урока он что-то мямлил о новых людях, о революции, о Рахметове сего пресловутыми гвоздями, кляня в душе героиню Веру Павловну за глупость, асебя за беспринципность. В заключительном слове по роману литератор все-такинамекнул, что школьная программа весьма отличается от настоящей литературы, оннадеется, что дети все поймут правильно, а темы сочинений по Чернышевскомупусть выберут сами, какие хотят.

Софа решила, что наступил ее час. Через неделю она принеслалитератору сочинение, озаглавленное «Размышление о четвертом сне ВерыПавловны». Литератор зачитывал отрывки в учительской довольно узкому кругулюдей.

«Вера Павловна видит во сне людей будущего, которые,поработав на общественных полях, приходят в большое светлое здание, гдерасставлены столы и стулья из алюминия; они берут еду, рассаживаются за этимиалюминиевыми столами и едят эту свою еду алюминиевыми ложками и вилками. Тоесть видит она во сне самую дрянную, огромную, как вокзал, столовуюсамообслуживания, да еще и наихудшего разбора — даже в столовой поприличнеестолы и стулья будут деревянными, а приборы — хотя бы из нержавеющей стали; ивот сидит эта Вера Павловна в своем уютном и безопасном доме, в своемханжеском, но добродушном девятнадцатом веке, пьет кофе со сливками из чашечексервиза Попова или Кузнецова, не важно, рассуждает о бедном народе и страстножелает для него светлого будущего», где люди будут питаться в третьеразрядныхстоловках, а жить — в дремучих коммуналках, в квартире одиннадцать съемщиков, ана кухне — одиннадцать примусов, где вместо красивых, с любовью сделанных вещейим придется пользоваться дешевым ширпотребом, да и этого на всех не хватит,придется чуть не сутками в очередях стоять! Трудно поверить, что эти мыслимогли найти отклик в душах многих людей, современников Веры Павловны, аписатель, проповедовавший такие идеи, либо дурак, либо предатель.

Душа горит поселить идиотку Веру Павловну хотя бы на месяц вкоммунальную квартиру в комнатку возле туалета с восемью электросчетчиками и свывешенным в коридоре графиком уборки мест общего пользования! Но, принимая вовнимание ее клиническую тупость, вряд ли сообразила бы она, что случилось всеиз-за таких, как она, восторженных барышень, не знающих жизни, приветствующихвсе новое, как им казалось, счастливое будущее…"

Придя в класс, литератор поглядел на Софу с радостнымумилением, а потом убрал ее сочинение подальше, чтобы не попалось на глазазавучу.

После этой истории Софа успокоилась. Она хотела поразитьлитератора, и ей это удалось, а теперь следовало серьезно заняться наукой.Больше никаких историй с литературой в Софиной школьной жизни не случалось, темболее что Владимир Николаевич окончательно рассорился с директрисой и ушелпреподавать в техникум.