— Николай Иванович, все более-менее проясняется. Возможно, вам не стоит тратить время и приезжать к нам, я все расскажу вам по телефону. На коже эксгумированной женщины нашли отпечатки чужих пальцев. Действительно, они оказались на ноге, на щиколотке у туфли, как и говорила свидетельница. Нечеткие, мутные, в федеральную базу их бы не приняли, но нам сгодятся. Приблизительно совпали с теми, что нашли на фрагментах тела погибшей на рельсах. Судя по всему, это один и тот же человек. Этот мерзкий преступник даже на рельсах старался «лапать» тело убитой им девушки. Но теперь поэтому мы знаем о нем все, даже есть его фотографии из предыдущего следственного дела — он был уже в заключении, за разбой. Ищем уже, ищем. Но по месту регистрации его не оказалось. Поставили засаду и объявили в розыск. Если не уехал из города, то видеокамеры его скоро нам найдут.

— Замечательно, это очень обнадеживает, спасибо, Петр Васильевич. О «потрошителе», полагаю, ничего нового?

— Ничего.

— Я на пару дней уезжаю из города, поэтому пока прощаюсь с вами. Надеюсь, когда вернусь, с «лотерейщиком» вы уже покончите. Удачи вам.

Занимаясь маньяками, я не оставлял планов притянуть полковника Смольникова к ответу за его прошлые преступления. Теперь это стало еще важнее с отставкой по болезни заслуженного генерала, начальника полиции города, поскольку Смольников был самым вероятным кандидатом на этот пост. Доступ к архивам следственных дел был мне запрещен, причем, по словам майора Кашина, самим Смольниковым, и в самом начале, когда я еще только приступил к работе с полицией. Поэтому я даже не пытался получить из следственного отдела что-либо по делам пятнадцатилетней давности о питерских «оборотнях». Но последние дни я много об этом думал, и кое-что решил.

Имена и фамилии «оборотней» — во всяком случае, тех, кого раскрыли, обвинили и осудили — я мог получить из своих же газетных статей за те годы. Я все тогда в печати подробно описывал, возмущался и требовал возмездия, чем и заслужил первую свою популярность в журналистский и даже в криминальной среде. Поэтому мне достаточно было разыскать в ящиках стола свой пропуск в Публичную библиотеку на Фонтанке и выделить несколько часов свободного времени.

Так и произошло, все, что было мне нужно, я сразу нашел в сшивках растрепанных пожелтевших газет за те годы. Главное — имена и фамилии трех осужденных тогда полицейских. Отмотав длинные сроки заключения, они должны были выйти уже на свободу. Если они до сих пор живы и здоровы, то я мог бы убедить их рассказать все до конца, что они утаили тогда на суде, и, прежде всего, о своем начальнике Смольникове. После полутора десятка или более лет в зоне, они могли по-иному теперь к нему относиться — к тому, кто их толкнул на преступления и вышел сухим из воды.

После этого я встал из-за библиотечного стола и подошел к окну. Подо мной блестела Фонтанка, сияли дворцы, правее чернело старинное высокое здание, ставшее позже кинотеатром, памятное мне по ранней молодости. Я думал, сколько воды утекло в Фонтанке за это время, сколько всего случилось, и со мной и со всеми людьми в этом городе. И какая неспокойная у всех жизнь, полная опасностей, неудач и горестей, однако, несмотря на это, люди борются, выживают, побеждают. В этом, наверное, и есть весь смысл нашей жизни, и ни в чем другом.

Однако, обзвонив старых приятелей и знакомых по журналистским и адвокатским кругам, — а те, в свою очередь, выяснили по своим каналам, — я узнал, что все трое осужденных «оборотней», у которых срок должен был закончиться, и которые, как надеялся, могли рассказать мне что-нибудь новое о Смольникове, были недоступны. Один умер в зоне от туберкулеза, не дождавшись свободы. Другой недавно вышел, но никто из семьи его не дождался за пятнадцать лет, жилья не было, он помыкался год бомжем и повесился. Только третий, получивший самый большой срок, одновременно еще и за убийство собрата-полицейского, якобы при задержании, отбывал еще наказание. Мне сказали, и где он сидел — в Вологодской области. Мне оставалось получить ходатайство из Заксобрания, оформить бумаги в Федеральной службе исполнения наказаний и нанести визит в то исправительное учреждение. Все это было не очень трудно, но у меня раньше не было и пары дней, чтобы туда сгонять. Теперь же насущные депутатские обязанности закончились, и пока не поймают «лотерейщика», или не появится что-нибудь новое о «потрошителе», срочных дел у меня в городе не оставалось.

Вечером на следующий день я уехал. Хорошо выспавшись в поезде, я вышел утром на станции райцентра, сел на площади в такси и через час был в колонии строгого режима. Но там мне пришлось более двух часов оформляться и ждать моего заключенного. Мне предложили увидеться с ним в комнате свиданий, а не в суровом переговорном кабинете для юристов. Я поблагодарил за это: обои в цветочек, чистая опрятная кровать и занавески, скрывавшие решетку, лучше подходили к тому, о чем я собирался говорить.

Охранник ввел в комнату пожилого мужчину, затем вышел, и на двери звякнул запор. Я видел этого человека очень давно, в суде, его фотографию найти перед поездкой не смог, и узнать его теперь мне было трудно. Однако тот по-приятельски мне кивнул и улыбнулся:

— А я тебя вспомнил. Когда сказали, кто-то приехал со мной разговаривать, я не захотел даже идти, но потом мне стало интересно. Помню, помню тебя, на суде ты сидел, записывал. Что надо?

— Старые годы вспомнить. Не возражаете? Кое-что осталось непонятным.

— Опять о нас писать собрался? Не надоело?

— Нет. Оказалось прежнего недостаточно. Хочу теперь Смольникова посадить, вашего начальника. Ведь он гуляет, а вы тут сидите. Не поможете?

— Смольникова? Ишь, на кого замахнулся… Слыхал, высоко в гору он зашел. Гляди, я его знаю очень хорошо, если он почует — добром тебе это не кончится.

— Мне главное, чтобы вы не боялись. А если держите на него обиду — вот случай расквитаться. Расскажите что-нибудь, чтобы хватило ему хоть на десятку срока, больше он и так не проживет.

— Я сам уже седьмой десяток разменял. Поживешь с мое в зоне, Коля, сам никого и ничего не будешь бояться. Да только ворошить старье не хочется… А он был подлый человек. Теперь-то мне отсюда хорошо это видно. И гуляет на свободе до сих пор. Как так получилось? Ведь он же главный «оборотень»! Как? Я у тебя спрашиваю?

— Я тоже этого не знаю.