Он чуть ли не плакал. Никогда ещё Сирин не видела его таким растерянным и беспомощным.

– Ааал, – попыталась она окликнуть его. Глаза Яра вспыхнули дикой злобой.

– Убить не могу, покалечить не в силах, но я тебя ненавижу! Слышишь, поганая тварь?! Что бы ты не сотворила со мной, я тебя ненавижу!

Сирин вздрогнула, как от удара ножа, и слёзы покатались из её чёрных глаз. Она хотела коснуться лица Яра, но тот грубо отбил её руку, схватил за ворот рубахи и разорвал на груди. Сирин испуганно выгнулась, но он только крепче прижал её к лесной земле.

– Уых!

– Умолкни, гадина! Что захочу с тобой, то и сделаю! Я наследник Навьего рода, каждая капля твоей лживой крови – моя!

Он храбрился, но сам с девушкой ещё не был. Даже в набегах молодняк не подпускали к живой добыче матёрых охотников. Но сейчас Яр хотел, чтобы Сирин заплатила за его унижение. Пусть кричит, пусть вырывается, путь боится его! Тяжело задышав, Яр прижался ртом к её груди, но вместо ужаса, она обняла его и притянула к себе. Он отскочил, как ужаленный.

– Дрянь! Стерва! Блудня! – закричал он, как вдруг что-то поползло по его щеке. Он смахнул с лица и с ужасом уставился на мокрые кончики пальцев.

– Что же ты со мной делаешь, гадина!

Яр болезненно взвыл и вскочил с земли и кинулся прочь. Сирин сама не знала, почему внутри всё дрожит и сжимается от жаркой истомы. Она так и осталась лежать, пытаясь укрыться обрывками ветхой рубашки.

Яр ненавидел её. Она так любила сына Белой Волчицы, любила каждый частичкой юного сердца, но он отвергал её. Но чтобы он не говорил, чтобы не сделал, Сирин будет любить его и верить в его любовь, пока дышит.

*************

– Зачем он призывает меня?

Егор молча шагал впереди Жени через парадный двор Монастыря, мимо трапезной, к высокому храму. Опускался ранний, по-весеннему холодный вечер. Трапезная отбрасывала под ноги густую сизую тень, которая всё больше сливалась с сумерками. Над Монастырём показался блик уходящей на убыль луны. Хмарь рассеивала лунный свет и белые стены старой Обители словно осеребрились.

Женя обогнала Егора, сбила со своей златовласой головы бирюзовый платок и нетерпеливо заглянула ему в лицо.

– Расскажи, зачем Настоятель меня призывает?

– Не Настоятель он тебе, а отец, – миролюбиво напомнил Егор.

– Мне теперь его так называть, а завтра снова величать Владыкой?

Егор вздохнул, не желая спорить, и отвернулся к зубцам крепостных стен и проездной церкви.

– Он хочет мне про Дашутку что-то сказать, так?

– И про Дашутку тоже.

Во взгляде Жени утвердилась тревога. За последний год ей пришлось не легко. Она знала каждого, кто обладал хоть каким-то умением в Монастыре. С утра она училась в мастерских как правильно работать с инструментами и станками, после девятого часа помогала Серафиму с больными, а в остальное время заботилась о Дашутке. Её комната была завалена книгами, отсыревшими, без половины страниц, но толковыми. Собрать свою маленькую библиотеку помог ей Егор, когда привозил из дальних общин альбомы, учебники, хрестоматии и словари. Женя жаждала знаний, рвалась к ним, хотела увидеть мир за воротами и, что говорить, в свои пятнадцать Зим во многом превзошла учителей. Сергей мог гордиться старшей дочерью, дать ей чин в Монастыре, а там, кто знает, может быть выпустить вместе с конвоями в Пустоши. Но он медлил, и за монастырскими стенами Женя никогда не бывала.

– Это он виноват, что Дарья сейчас умирает, – вдруг сипло сказала она. – Это он мать довёл до смерти, внутри собственной семьи церковь разрушил. Только из-за его дикости Волчьей мы осиротели.

– Да ты с ума сошла! – не поверил ушам Егор. – Никогда – слышишь? Никогда не смей на отца возводить и называть его Волком!

– Что поделать, если весь Монастырь его так называет. Люди видели, помнят, что было, когда зарезали прежнего Настоятеля. Той Зимой он и превратился в чудовище, и дурное здоровье Дарьи на его совести. Вот почему он на неё даже не смотрит – ждёт, пока она сама сгинет, чтобы с глаз долой и из сердца вон!

– Врёшь, – отрезал Егор. – Ничего ты не знаешь! Он лекарства искал, да вот только где же найдёшь их? Столько яда вокруг плесневелого, испорченного, горького, от которого Дарья скорее умрёт!

– Не умрёт, не дождетесь! – вспыхнула Женя. – Я чувствую, отец знает, как Дашутку спасти, но не делает, почему?

Егор ничего не ответил. Простого ответа здесь не было. В памяти снова воскресли события из его детства. Но как объяснить Жене, кем был её отец до крещения и чем он пожертвовал, чтобы спасти её мать и защитить Монастырь?

– Ты права, – вдруг согласился Егор. – Есть на свете человек, который может Дашутку спасти – совсем рядом. Нужно только покаяться перед ней, упасть на колени и прощения просить. Но Сергей себе скорее руку отрежет, чем пойдёт на такое.

– Не встанет на колени даже за жизнь родной дочери? – не поверила Женя.

– Перед тем человеком – никогда. Зло всегда останется злом, как бы перед ним не раскаялись.