капиталистического накопления; это субстанция создания меновой стоимости, а ее эксплуатация – та территория, на которой определяется исход борьбы за человеческое освобождение. Следовательно, деятельность, связанная с (вос)производством этого ресурса, должна была занять центральное место в теоретическом и политическом аппарате Маркса. Однако, как мы выяснили ранее, она если и обсуждается, то весьма скупо, так что Марксу не удается распознать особый вклад домашнего труда женщин в этом контексте.

Даже когда Маркс обсуждает то, как рабочая сила воспроизводится при смене поколений[180], он ничего не говорит о роли женщин и не рассматривает возможность конфликта между интересами мужчин и женщин или женщин и государства в вопросе деторождения, хотя для пролетарки беременность часто означала смертный приговор, особенно если она случалась вне брака. Неудивительно, что к середине XIX века многие с готовностью поддерживали кампанию, которую сторонники контрацепции проводили в рамках рабочего движения[181]. Не обращая никакого внимания на высокую стоимость родов, на тревогу, которую многие испытывали в связи с каждой нежеланной беременностью, и на попытки совершить аборт, часто смертельно опасные, Маркс говорит о «естественном приросте населения». Он также утверждает, что «капиталист может спокойно предоставить [воспроизводство рабочего класса] самим рабочим, полагаясь на их инстинкт самосохранения и размножения»[182], а в своей, в других отношениях довольной резкой, критике мальтузианской теории населения он предполагает, что расширение рабочей силы при капитализме не зависит от способности женщин продолжать род, поскольку капитализм якобы способен удовлетворить свои потребности в рабочей силе за счет непрерывной технологической революции, периодически создавая «избыточное население»[183], [184]. На самом же деле капитализм как система, в которой рабочая сила становится субстанцией создания стоимости, был крайне заинтересован в демографических сдвигах и строго регулировал репродуктивные способности женщин, подвергая их тяжелым наказаниям, если они уклонялись[185], причем во времена Маркса эти наказания действовали в большей части Европы[186]. Действительно, класс капиталистов не опирался на изменения лишь в организации производства, когда ему нужно было создать избыточное население и определить оптимальную величину рабочей силы. Маркс сам признает, что промышленный капитал потреблял жизни рабочих с такой скоростью, что были постоянно нужны новые рекруты, которые в основном набирались из сельских регионов и благодаря занятости женщин и детей. Маркс определенно знал о той обеспокоенности, которую среди элиты порождали высокие уровни смертности в промышленных районах. Даже в XX веке, несмотря на непрерывную технологическую революцию, потребности капитализма в качестве и количестве рабочей силы, обусловленные развитием производительных сил и необходимостью сломить сопротивление рабочих эксплуатации, все равно зависели от регламентации тел женщин и от миграционных движений[187].

Маркс не включает труд по производству и обслуживанию новых поколений рабочих, то есть домашний труд, в обсуждение капиталистической организации труда и эксплуатации. Соответственно, отсутствует в его анализе капитализма и обсуждение аффективных отношений, сексуальных желаний, практик домашнего труда и деторождения – в которых более ранние социалистические мыслители видели определенный политический потенциал. У Маркса же сексуальная страсть и деторождение выпадают за пределы или же остаются на границе мира экономических отношений капитала, мира решений и борьбы рабочих. Материнство упоминается только в связи с тем, как работницы пренебрегают своими детьми. Проститутка тоже не замечается как работница и как политический субъект. Говоря словами Шейлы Роуботам, «она представляется показателем состояния общества, а не [членом] социальной группы в движении, в которой развивается историческое сознание»[188]. Будучи изображена как жертва нищеты и морального разложения, она описывается как элемент того люмпен-пролетариата, который Маркс в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» отверг в качестве «накипи всех классов»[189]. Марксово представление о фабричных работницах также достаточно ограничено. Мы видим их страдающие тела, неравенство, жертвами которого они становятся, однако нам не рассказывают о том, как вступление женщин на фабрики изменило их субъективность, их отношения с мужчинами, уменьшило оно или увеличило их способность к борьбе, и в чем их требования отличались от мужских. Не считая единичных комментариев о пагубном воздействии промышленного и сельского труда на «нравственное отношение» женщин и девушек, обусловленное переработкой и условиями труда, склонявшими к половой неразборчивости, Маркс поведение работниц не обсуждает. В «Капитале» они остаются теневыми фигурами, представляющимися лишь в качестве жертв злоупотребления, что резко контрастирует с образом, создаваемым тогдашними политическими реформаторами, которые изображали – особенно в случае одиноких женщин, не отягощенных детьми, – их радость, вызванную новым чувством свободы, которое было обусловлено наличием заработной платы и уходом из дома в раннем возрасте, чтобы быть «самой себе хозяйкой» и вести себя как мужчины[190].

От множества форм наемного труда к «производству»

Обратив внимание на все это молчание Маркса и поставив вопрос о том, почему он не развил свою критику политической экономии до «подробного исследования социального воспроизводства домохозяйства», Джон Беллами Фостер заявил, что в «Капитале» Маркс занимался критикой капитализма, выстроенной «с точки зрения идеальной концепции самого капитализма», то есть «в категориях его внутренней логики», а с этой точки зрения репродуктивный труд выпадает за пределы создания стоимости[191]. По словам Беллами Фостера, Маркс «все больше и больше смотрел на все с точки зрения противоречий внутренней и внешней детерминации капитала как системы». То есть он усвоил капиталистическое вымарывание неоплачиваемого репродуктивного труда, и именно в этом, как мне кажется, заключается проблема. Соответственно, он не смог разоблачить основные посылки классической политической экономии. Вместо того, чтобы раскрыть неоплачиваемый репродуктивный труд в качестве «источника» и, по сути, «секрета» воспроизводства рабочей силы, он закрепил разделение между производством и воспроизводством, которое типично для логики и истории капиталистического развития и натурализации воспроизводства в качестве «женского труда». Важно то, что все отсылки к домашнему труду, которые можно найти в трех томах «Капитала», были убраны им в постраничные сноски[192]. Аргумент в защиту Маркса, утверждающий, что есть разница между эксплуатацией рабочей силы и экспроприацией условий ее производства, включая женский труд и природу[193], не убеждает, учитывая тезис Маркса о том, что все виды деятельности, производящие рабочую силу, являются существенной частью капиталистического производства[194].

Требуется также объяснить то, почему Маркс, когда на фоне жалоб на распад пролетарской семьи и женского репродуктивного труда, стали внедряться государственные программы, нацеленные на реорганизацию фабрики и семейной жизни, в своем анализе капиталистического производства их проигнорировал. Полезно будет узнать, что он не был одинок в своей узкой интерпретации труда и классовой борьбы. Как утверждал Федерико Томазелло в своей работе «Начало труда» («L’Inizio del Lavoro»), с 1830