Так же поступили с Подолией, Волынью и Киевом. По неволе присягали князья Островский, Вишневецкий, Чарторыйский, Сангушко и др. Литва осталась одна, слабою и беспомощною. Пришлось смириться и литовцам.

На польский престол вступил Стефан Баторий, славный воин и жестокий притеснитель православия. Он в русских городах насильно отобрал у православных большинство церквей, монастырей, их имения и отдал иезуитам. Еще больше притеснения было при Сигизмунде III, воспитаннике иезуитов.

Помимо притеснений и издевательств извне, православная церковь страдала и сама в себе, что еще более усиливало её неустройство. А страдания её происходили из её бесправия, безгласия и полной беззащитности. Прежде всего, служителями церкви сплошь и рядом назначались люди не по достоинству и праву, а за деньги, — почему в большинстве это были недостойные, негодные и неподготовленные люди. Епископии жаловались королям, чиновникам, служилым дворянам и проч. Иногда эти места перепродавались. Бывало и так, что одна и та же епископия продавалась двум лицам. Отсюда видно, чего стоило духовенство и монашество при таких епископах. Симония производилась открыто и в широких размерах. Естественно, церковь часто не находила защиты в самой себе.

Только отдельные лица стойко защищали и поддерживали церковный приход. Они заботились о списывании и распространении священных книг, — появлялись и печатные книги, — созидались и поддерживались училища. Братства не покидали заботы хотя о малейшем благолепии церквей. Но все эти заботы разбивались о полное бесправие и беззащитность православной церкви. Жалобы на это Брестского собора, состоявшагося в 1590 г. только усилили притеснения и открытое издевательство над православною церковью.

Вместе с этим король и высшие чины, во главе с иезуитами, усилили приемы для сманивания православных в католичество и унию разными льготами, привиллегиями и покровительством. При этом открыто объявлялось, что старшие и миряне православные легко избавятся от всех оскорблений путем перехода в унию. Все это невольно заставляло людей слабых духом подумать и охранять себя от невзгод. Разумеется, очень многие переходы в унию были фиктивные. Переходили в унию и епископы, переходили с большою душевною скорбию и горькими слезами и бывали случаи отказа их от унии.

В 1595 г. собирается в Киеве собор, где решается вопрос об унии. После этого собора Ипатий Поцей и Кирилл Терлецкий, с соизволения Сигизмунда, едут в Рим к папе с выражением добровольного образования унии. Все знали, что эта уния вводилась насильственно, но делается вид о её добровольности. Теперь учрежден был собор во Флоренции, на котором русские предатели просили папу о присоединении их к римской церкви. Папа изъявил согласие. При этом произнесено было торжественное приветствие.

«Наконец, после стапятидесяти лет, возвращаетесь, о епископы российские, к камню веры, на коем Христос утвердил церковь, к горе святой, где сам Всевышний обитать благоизволит, к матери и наставнице всех церквей, к единой истинной римской церкви»…

Однако насильное воссоединение далеко не было крепким и принесло весьма печальные плоды.

В 1596 г. вновь созван был собор в Бресте для укрепления унии, — но православные вновь отказались от неё, хотя нашлись и такие отщепенцы, которые открыто приняли унию. За то для православных наступила жизнь еще более тягостная и еще более горькая.

Замечательно то, что именно в эту пору православная церковь нашла себе нравственную духовную поддержку в лице Александрийского греческого патриарха. Великое это было утешение. Резче и открытее выступили в защиту угнетенных и русские епископы, особенно знаменитый Гедеон Балабан, — а также монастыри. За то усилились зверские приемы и униатских епископов, обращавших православных священников в унию, — причем епископы не стеснялись истязаниями, пытками и застенками. Особенно беспощадно и бесчестно лютовали Поцей и Кунцевич. Это были не служители Божии, а Малюты Скуратовы.

Духовные имущества князьями раздавались не только, или, точнее, не столько православным, как католикам. «Когда великий князь отдавал какому-нибудь князю или шляхтичу церковь или монастырь, тот становился патроном данного ему духовного учреждения. Распоряжаясь по своему усмотрению имуществами церкви или монастыря, патрон должен был охранять вверенное ему учреждение, снабжать его всем необходимым, заботиться о том, чтобы в церкви были священники, в монастыре — архимандрит, или игумен. При этом он мог утверждать выбор прихода и монахов, или назначать сам то, или иное лицо»[10].

Это было верное средство для насаждения и унии и католицизма. Это же положение дела давало возможность передавать церкви и монастыри в аренду жидам. Мало того, «Православные вынуждаемы были платить десятину в пользу католической церкви»… (Ефименко).

«Для привлечения духовенства были пущены в ход обещания улучшения его тяжелого материального положения путем уравнения с католическим духовенством… Весьма значительные части священников и церковно-служителей, происходивших из крестьян оставались и после своего посвящения в крепостной зависимости, должны были исполнять всякого рода крестьянския работы и службы, отрывавшия священников буквально от алтаря и за неисправность подвергались всякого рода унизительным наказаниям наравне с крестьянами. Материальные условия существования были также крайне тяжелы… Вот почему в продолжение 1630–1640 г.г. сторонникам унии удалось склонить весьма значительное количество духовенства… на унию». (Грушевский).

Религиозные притеснения русских поляками и униатами были не единственною причиною ненависти и восстаний со стороны русских и козаков. Не мало тому способствовали и причины сословные и экономическия. По сложившимся жизненным обстаятельствам козаки, по их упразднении вне реестра, находились в самом ложном и тяжелом состоянии. Они не были ни дворяне, ни мещане, ни холопы. Они не могли быть причислены ни к одному из этих сословий. Польское правительство, польские и ополяченные магнаты и шляхта всеми силами стремились к тому, чтобы всю эту массу свободного люда подавить, унизить и закрепостить. Козаки и другие русские этому всеми силами сопротивлялись. Являлась борьба. Борьба не на живот, на смерть. Борьба эта усиливалась еще и тем, что поляки относились ко всему этому люду подло, высокомерно, презрительно. Они для них не были люди, а особенная низшая порода, бессловесный скот, быдло, «пся кревь»… За поляками тянулись и жиды. Естественно, нельзя было ожидать лучших отношений и со стороны козаков.

Но и этого мало. Польские и ополяченные магнаты и шляхта, видя в новых земельных пространствах Малороссии, заселенных козаками и другим беглым людом, действительный земной рай, старались, с соизволения правительства, захватить себе огромнейшия пространства этой благодатной земли. Эти дарованные правительством участки нередко уже были заселены и несчастным поселенцам оставалось или уходить, или обращаться в рабов. И при всем том многия земли пустовали. И вот