– Что ж, произнес Нортон, – для меня вполне очевидно, чтоэтот молокосос Вильяме был Вами совершенно очарован. Попал под Ваше влияние,скажем прямо. Он услышал Вашу горестную историю, и вполне естественно с егостороны было желание как бы… оправдать Вас и приободрить. Вполне естественно.Он молод, не слишком рассудителен. Он никак не мог предвидеть, в какоесостояние это Вас приведет. Все, что. я могу предложить…

– Разве я бы об этом не подумал? – Перебил Энди. – Но яникогда не говорил Томми от том человеке, работавшем при клубе. Более того,никому не мог об этом говорить, в этом просто не было необходимости. Ноописание сокамерника Томми и того парня, которого я помню… они же идентичны!

– Прекрасно, но теперь Вы склоняетесь к одностороннемувосприятию действительности, – Ответил Нортон. Фразочки типа «одностороннеевосприятие действительности» усваиваются в большом количестве людьми,проходящими обучение, чтобы потом работать в исправительных учреждениях. И ониприменяют эти словечки к месту и не к месту.

– Но это не так, сэр.

– Это Ваша точка зрения. Моя же принципиально иная. Иучтите, что у меня нет никаких фактов, кроме Вашего слова, что действительнотакой человек работал в клубе «Фальмауф Хилл». – Нет, сэр, не только, потомучто… – Подождите, – остановил его Нортон, голос его становился все громче иуверенней, – давайте посмотрим на дело с другой стороны. Предположим насекунду, просто предположим, не более, что действительно существовал человек поимени Элвуд Блеч.

– Блайч, поправил Энди.

– Пусть Блайч, какая разница. И будем считать, что ондействительно являлся сокамерником Томаса Вильямса в Роуд Айленд. Шансы оченьвысоки, что он сейчас уже на свободе. Более чем высоки. Ведь мы даже не знаем,сколько времени он провел в тюрьме, прежде чем попал в камеру Вильсона, не такли? Известно только, что он был осужден на шесть лет.

– Нет. Мы не знаем, сколько времени он отсидел. Но яполагаю, есть шанс, что он все еще там. Даже если это не так, в тюрьмесохранились сведения о его последнем адресе, имена близких друзей иродственников.

– То и другое, как Вы понимаете, может ровным счетом ничегоне значить. Концы вводу, и все тут.

Энди секунду помолчал, затем взорвался:

– Да, но есть шанс, так ведь?

– Да, конечно. Итак, Дюфресн, предположим далее, что Блейчне только существует, но и находится поныне в Роуд Айленд. И что же, по-вашему,он скажет, когда мы придем к нему с показаниями Вашего Томми? Возможно, онупадет на колени, возведет глаза к небу и, рыдая, признается во всех своихгрехах?

– Как можно быть настолько тупым? – пробормотал Энди тактихо, что Честер едва мог его слышать. Зато коменданта он услышал превосходно.

– Что?! Как Вы меня назвали?!

– Тупым! – закричал в ответ Энди, – или это намеренно?

– Дюфресн, Вы отняли пять минут моего времени – нет, семь –а я сегодня очень занят. Итак, полагаю, нашу встречу можно объявить законченнойи…

– В клубе хранятся все старые бланки и карточки, Вы хоть этопонимаете? – продолжал кричать Энди. – У них и налоговые бланки, и В-формы, икомпенсационные карточки для уволенных, и на каждой его имя! Кто-нибудь изадминистрации, кто работал в клубе прежде, остался там и сейчас! Возможно, исам старик Бриггс, ведь прошло пятнадцать лет, а не вечность! Они вспомнят его!Если Томми подтвердит все, что рассказывал ему Блейч, и Бриггс удостоверит, чтоБлейч действительно работал при клубе, мое дело возобновят! Я смогу…

– Охрана! Охрана! Уберите этого человека!

– В чем дело? – дрогнувшим голосом спросил Энди. – Это мояжизнь, моя возможность выйти на волю, Вы это понимаете? Почему бы не сделатьвсего лишь один запрос, чтоб подтвердить историю Томми? Послушайте, я заплачу…

Затем, по словам Честера, последовал легкий шум: охранникисхватили Энди и потащили его прочь из кабинета.

– В карцер, – сухо сказал Нортон, и я представляю себе, какон при этом провел рукой по своему значку. – На хлеб и воду.

И Энди, окончательно вышедшего из-под контроля, увели.Честер говорил, что он слышал, как уже в дверях Энди продолжал кричать накоменданта: – Это моя жизнь! Неужели не понятно, это моя жизнь! Двадцать днейпровел Энди на «диете Нортона». Это была его первая стычка с Сэмом Нортоном ипервая черная отметка в карточке с тех пор, как он вступил в нашу маленькуюсчастливую семейку.

Расскажу теперь немного о Шоушенкском карцере, раз уж кслову пришлось. Эта старая добрая традиция восходит к началу девятнадцатоговека. В те дни никто не тратил времени на такие вещи, как «искупление»,«реабилитация» и прочую ерунду. Вещи подразделялись четко и ясно на черное ибелое. Либо вы виновны, либо нет. Если виновны – вас полагается либо повесить,либо посадить в тюрьму. И если вы приговорены к лишению свободы, вас не будутотвозить в какое-то заведение, нет, вам придется рыть себе тюрьму своимируками, и власти провинции Майн выделят для этого лопату. Вы выроете яму такихразмеров, каких вам под силу, копая от восхода солнца до захода. Затем, получивпару шкур и корзину, вы спускаетесь вниз, а яму сверху накрывают решеткой,сквозь которую будут бросать немного зерен или кусочек червивого мяса, а поредким праздникам вас будут потчевать ячменной похлебкой. Испражняться придетсяв корзину, а в шесть утра, когда приходит тюремщик, эту же самую корзину выотдаете ему для воды. А в дождливую погоду приходится спасаться под ней отпотоков воды.

Никто не проводил «в дыре» слишком долгое время – самоебольшее, насколько я знаю, тридцать месяцев. Это был четырнадцатилетнийпсихопат, кастрировавший школьного товарища, но он был молод и здоров, когдаего посадили.

Не забывайте при этом, что за любое более тяжелоепреступление, чем пустячная кража или мелкое богохульство, вас повесят. А затакие мелкие преступления вы проводите три, или шесть, или девять месяцев вдыре, и выходите оттуда абсолютно бледным, полуослепшим, начинаете боятьсяоткрытого пространства, зубы ваши шатаются и готовы окончательно вывалиться,ноги покрыты грибком. Старая добрая провинция Майн…

Шоушенкский карцер являет собой некое более цивилизованноеподобие средневековой тюрьмы… События в человеческой жизни развиваются в трехнаправлениях: хорошо, плохо и ужасно. И если вы углубляетесь в кромешную тьмуужасного, все труднее становится делать какие-либо различия.

Чтобы попасть в карцер, вы спускаетесь на двадцать триступеньки в подвал. Единственный звук, проникающий туда – звук падающей воды.Все освещение представлено тусклой шестидесятиваттной лампочкой. Камеры тамодиночные, они имеют форму бочонка, как те чуланчики, что богатые люди в своемдоме скрывают за какой-нибудь картиной. Как и в чулане, двери раздвигающиеся,окон нет никаких, даже решетчатых, и единственное освещение – лампочка, которуювыключают в восемь вечера, на час раньше, чем гасят огни в остальных помещенияхтюрьмы. Вам приходится находиться в кромешной тьме, хотите вы этого или нет. Вкамере есть вентиляция, и можно слышать, как в вентиляционной системе шуршат иснуют крысы. В камере есть прикрученная к стене койка и большой кан безсидения. Таким образом, у вас есть возможность проводить время тремя способами:сидеть, испражняться или спать. Богатый выбор. Двадцать дней в таком местетянутся, как год, тридцать – как два года, сорок дней могут показатьсядесятилетием.