«Вы всегда идете до конца, не так ли?» – спросил онИохансена.

Иохансен покачал головой. «Некоторые люди не могут иначе, наих беду. Ну, и что с ребенком?»

«Хорошо, раз вы настаиваете, вы конечно понимаете, что мнебыло интересно узнать о нем как можно больше. Я действительно следил за егосудьбой и продолжаю это делать. Некий молодой человек и его жена, жившие в Мэнеи не имевшие детей, усыновили ребенка и назвали его… ну, скажем, Джоном –хорошее имя, не правда ли».

Он затянулся, но его трубка снова погасла. Я чувствовал присутствиеСтивенса за моей спиной. Вскоре мы разойдемся и вернемся к нашим будням. Аистории, как сказал Маккэррон, начнутся лишь в следующем году.

«Ребенок, который родился той ночью, возглавляет в настоящиймомент английское отделение одного из самых престижных частных колледжей встране, – сказал Маккэррон. – Ему еще нет и сорока пяти. Он слишком молод длятакой должности. Но в один прекрасный день он может стать президентом этогозаведения. Я не сомневаюсь в этом. Он красив, умен и обаятелен. Однажды, покакому-то случаю, я обедал с ним в клубе преподавателей колледжа. Нас былочетверо. Я мало говорил и, в основном, наблюдал за ним. У него решимость егоматери, джентльмены… и такие же карие глаза».

Стивенс, как всегда, стоял наготове с нашим пальто, желаявсем наисчастливейшего Рождества и выражая благодарность за проявленнующедрость. Я постарался оказаться последним, и Стивенс ничуть не удивился, когдая сказал:

«Я хотел бы задать один вопрос, если вы не возражаете».

Он улыбнулся. «Конечно, нет», – ответил он.

«Рождество – подходящее время для вопросов».

Где-то внизу, слева от холла – там мне не доводилось бывать– звонко тикали старинные часы. Я слышал запах старой кожи, пропитанного масломдерева и, чуть более слабый, почти неуловимый запах одеколона Стивенса. «Но ядолжен предупредит вас, – добавил Стивенс, – что лучше не задавать слишкоммного вопросов. Если вы решили продолжать приходить сюда».

«Кого-нибудь уже выгоняли за то, что они задавали многовопросов?» Выгоняли было не совсем то слово, которое я хотел произнести, но посмыслу оно подходило тому, что я имел в виду.

«Нет, – ответил Стивенс своим как всегда низким и вежливымголосом. -Просто они предпочли держаться подальше».

Я выдержал его взгляд, чувствуя, как мурашки пробежали помоей спине, словно невидимая холодная рука легла мне на позвоночник. Я вспомнилстранный звук, который шел сверху, и еще раз попытался представить, сколько жекомнат было там на самом деле.

«Если вы все еще хотите задать вопрос, то я к вашим услугам.Вечер уже закончился и…»

«И вам предстоит долгий путь поездом?» – спросил я, ноСтивенс лишь нетерпеливо посмотрел на меня.

«Хорошо, – решился я. – Здесь в библиотеке есть книги,которые я нигде больше не смог найти, ни в нью-йоркской библиотеке, ни вкаталогах букинистов, ни в публикуемых справочниках. Бильярдный стол вМаленькой комнате имеет марку „Норд“. Я никогда не слышал о такой и позвонил вМеждународную комиссию по торговым маркам. У них зарегистрировано два „Норда“ –один производит лыжи, а другой изготовляет кухонные принадлежности. В длиннойкомнате находится музыкальный автомат „Seafront“. Но в списках комиссии имеетсялишь „Seeburg“, а не „Seafront“. „В чем суть вашего вопроса, мистер Эдли?“

Его голос был мягок, как обычно, но что-то жуткое появилосьнеожиданно в его глазах… нет, честно говоря, даже не в глазах. Ужас, который япочувствовал, пронизывал всю атмосферу вокруг. Размеренный ход часов пересталбыть звуком, задаваемым маятником – это было топанье ног палача. Запахи масла икожи стали резче и несли в себе какую-то угрозу. И когда снаружи вновьпослышался резкий порыв ветра, я был уверен, что распахнувшаяся дверьпредставит моему взору не Тридцать пятую улицу, а безумный пейзаж в стилеКларка Эштона Смита, где острые силуэты деревьев вычерчены на стерильномгоризонте, над которым сияют два красных солнца. Он прекрасно знал, что ясобираюсь спросить. Я понял это по его серым глазам.

Откуда взялись здесь эти вещи? Я хотел спросить именно это.О, я прекрасно знаю откуда вы родом, Стивенс; этот акцент не из измерения икс,а из Бруклина. Но куда вы идете? Откуда у вас эта печать безвременья во взглядеи на лице? И, Стивенс, где мы находимся сейчас, в эту секунду?

Но он ждал моего вопроса.

Я открыл рот, и вопрос, вышедший из моих уст, был таков:«Много ли комнат наверху?»

«О, да, сэр, – сказал он, не упуская моего взгляда. – Оченьмного. Человек даже может потеряться. На самом деле, люди теряются. Иногда мнекажется, что они уходят далеко. Двери и коридоры».

«И входи и выходы?»

Его брови слегка поднялись: «Да. Входы и выходы».

Он продолжал ждать, но я уже спросил достаточно – я подошелк краю чего-то, что, возможно, сведет меня с ума.

«Спасибо, Стивенс».

«Не за что, сэр». Он подал мне пальто.

«Еще будут истории?»

«Здесь, сэр, всегда много историй».

Этот вечер произошел много лет назад, а за эти годы мояпамять явно не улучшилась. Но я прекрасно помню ощущение страха, охватившееменя, когда Стивенс широко раскрыл дубовую дверь – страха, что я увижу тотчуждый ландшафт в кровавом свете двух солнц, которые могут зайти и принеститьму на много часов или на века. Я не могу объяснить это, но уверяю вас, чтотот мир существует. Я убежден в этом также, как Маккэррон был убежден, чтооторванная голова Санды Стенсфилд продолжала дышать. Я подумал в тенескончаемые секунды, что дверь откроется, и Стивенс вышвырнет меня в этот мир,и я услышу, как дверь навсегда захлопнется за мной.

Но вместо всего этого я увидел Тридцать пятую улицу и такси,ожидающее перед домом. Я почувствовал страшное облегчение.

«Да, всегда много историй, – повторил Стивенс. – Спокойнойночи, сэр».

Всегда много историй.

Действительно, их было много. И когда-нибудь, может быть, ярасскажу вам еще одну.