После того случая мы с отцом больше никогда не говорили об этом. Я был расстроен до глубины души. Я знал, что причинил ему боль, и это чувство не покидало меня долгое время, хотя он никогда не злился. Я отправился в путешествие с маленьким чемоданом и гитарой. На мне был костюм, плюс несколько рубашек. Если взглянуть на фотографии группы, вы увидите, что у меня было четыре комплекта одежды. С тех пор я не изменился – я все еще очень простой парень.

* * *

То лето я провел в нашем последнем прекрасном фургоне. Он сулил нам столько надежд. Этот фургон был одним из козырей рекламной кампании Кита. «Вам понадобится большой фургон, – сказал он, – потому что освещение и оборудование у нас будут занимать много места. Я куплю вам этот фургон». И он сдержал свое слово, но это было не совсем то, на что мы надеялись. На деле фургон оказался видавшим виды грузовым автомобилем на три тысячи килограммов. Сзади у него не было окон, поэтому я вырезал их, пожертвовав практичностью в угоду стилю. Только когда остальные участники группы заняли свои места, мы поняли, что окна были чересчур высоко. Такое могло случиться в «Spinal Tap» («This is Spinal Tap» – культовый сатирический фильм о жизни вымышленной британской рок-группы, чей успех идет на убыль. – Прим. пер.). Всех это бесило до чертиков, но я не возражал по трем причинам. Во-первых, это смотрелось хорошо, а, как я уже сказал, хороший вид – это одна из главных составляющих успеха. Лучше, конечно, обладать и стилем, и практичностью, но если приходится выбирать что-то одно, то выберите стиль. Во-вторых, над кабиной водителя было небольшое спальное место. В-третьих, остальные отказались путешествовать без возможности смотреть в окно. Они решили путешествовать отдельно с Китом в его «фольксвагене» и ночевали в отелях. А я ночевал с Клео.

Клео. Девушка, которой выпало несчастье разделить со мной маленькое ложе над кабиной в этом ужасном старом драндулете. Она была родом из Вест-Индии и запомнилась мне как одна из самых красноречивых девушек, что попадались мне на жизненном пути. Хотите верьте, хотите нет, но в свое время я повстречал немало хорошеньких особ. По чистому совпадению она также была крестной дочерью Константа Ламберта. Все ее семейство действительно было прочно связано с театром. Я не знал, кто они. Я просто влюбился в нее. Я думал, что она была просто-напросто великолепна. Вдобавок она увлекалась музыкой и при любом удобном случае пыталась познакомить меня со ска (танцевальный музыкальный стиль, основанный на одноименном ямайском стиле, близком к регги. – Прим. пер.). Мы навещали ее семью в Брикстоне. Я был единственным белым парнем в округе, но атмосфера была доброжелательной. Меня тепло принимали, и я чувствовал себя как дома. Дело было не в цвете кожи. Это была борьба, борьба за то, чтобы не оказаться на дне. Их музыка отличалась от эстрадной и зарождалась в других местах. В ее основе лежало первобытное желание оставить свое имя на стене, а затем свалить отсюда к чертям. Так мы это видели, ну или, по крайней мере, так видел я. Музыка говорила со мной. Я хотел оставить свое имя на стене, и я тоже хотел убраться отсюда к чертовой матери. Я действительно любил Клео. Я любил ее за ее музыку и за то, что она была готова жить со мной в фургоне. У меня остались только приятные воспоминания о том лете.

* * *

9 августа 1964 года The High Numbers выступили на Брайтонском ипподроме – довольно престижное место. Мы играли на разогреве у Gerry and the Pacemakers, Элки Брукс и (барабанная дробь) Вэл Маккаллум. «Кто, черт возьми, такая эта Вэл Маккаллум?» – спросите вы. Этот же вопрос задали мы нашему промоутеру, парню по имени Артур Хоус. Он организовывал совместные турне по Великобритании и сказал: «Слушайте, ребята, вы можете участвовать и выступить со своей программой, но вам также придется поддержать Вэл».

– Кого-кого?

– Вэл Маккаллум. Она важная шишка.

– Ладно.

Так что в тот вечер в Брайтоне Пит, Джон и Кит отыграли одну часть концерта с этой пташкой Вэл, а затем вторую часть со мной. В следующее воскресенье мы были в Блэкпуле с The Beatles и The Kinks. Первая половина – ребята и Вэл, вторая половина – ребята и я. Не помню, в какой момент мы поняли, что один из пунктов контракта Артура с Вэл состоял в том, что он хотел трахать ее, но это произошло довольно скоро. Полагаю, мы еще легко отделались по сравнению с Вэл. Эти события происходили летом и осенью 1964 года. Разъезжая по концертам, мы с Клео объехали всю Британию. Когда становилось темно, мы останавливали на обочине наш ржавый старый грузовик. Из раза в раз он все больше покрывался надписями от поклонниц, сделанными помадой, которые все больше и больше выглядели так, словно их оставил Кит.

Жизнь была чудесным приключением. Мы впервые увидели Озерный край. Мы добрались до Глазго на концерт в Kelvin Hall Arena с Лулу – прекрасной, несмотря на свои шестнадцать лет, вокалисткой и присоединились ко всей ее семье во время вечеринки после шоу. Мы изъездили всю страну вдоль и поперек, ни разу не попав в аварию по пути. Вероятность последнего была даже меньше, чем шансы на то, что мы с Питом все еще будем выходить на сцену спустя пятьдесят лет.

И самое удивительное, что не перестает удивлять меня по сей день, это то, что мы провернули все это, вооружившись лишь картой и адресом, написанным на обратной стороне конверта. Никакой спутниковой навигации, никаких Google Maps, да даже никаких почтовых индексов. Как мы общались без мобильных телефонов? Как мы отыграли все эти концерты, откатали все эти бесконечные гастроли, когда даже стационарный телефон зачастую был вне доступа? Это было волшебство и счастье. Я сбежал из школы, но не стал грабить банки. Я ушел с фабрики. Я оставил муниципальную квартиру. Мне было двадцать лет, и я зарабатывал на жизнь, занимаясь тем, о чем моя учительница музыки миссис Боуэн и помыслить не могла.

В первый раз гитара погибла случайно. Это был сентябрь 1964 года, и мы играли свою обычную программу в «Железнодорожной таверне». Единственным нововведением была новая складная сцена, стоявшая на несколько дюймов выше перевернутых ящиков для пива, на которых мы обычно выступали. Пит как раз исполнял один из своих сценических выкрутасов, как вдруг пробил гитарой потолок. Все смолкли. Некоторые девчонки в зале захихикали. Пит решил скрыть свою ошибку, разбив гитару на куски. Его выходка меня взбесила. Он же говорил, что это было искусство. Он, мол, выводит творчество Густава Мецгера на новый уровень. Какой еще Густав? Это все чушь собачья. Дырка в потолке не имела ничего общего с Мецгером, а вот с хихикающими девочками – очень даже. Это было душераздирающее зрелище. Когда я вспомнил, чего мне стоили мои первые гитары, я словно бы стал свидетелем расправы над священным животным. Дорогим священным животным, которое мы теперь должны были заменить другим дорогим священным животным. А еще нам пришлось заплатить за дыру в потолке.

Очень скоро Пит не просто разносил в щепки свою гитару – он вставлял гриф прямо в динамик усилителя, чтобы добиться всевозможных сюрреалистических звуков. В этом было что-то первобытное, что-то жертвенное. Гитара кричала около пяти минут, пока ее окончательно не разбивали. Критики не обратили на это внимание, но фанаты сразу же просекли фишку. Они почувствовали энергию этого ритуала. Журналисты писали о том, что видели, но не о том, что слышали. В этом состояла проблема с разносом инструментов – мне казалось, что люди приходили только для того, чтобы поглазеть на это. Они перестали слушать.