Наутро новость о нашем концерте облетела газеты, но мы уже отправились на следующее шоу в Ольборг. Именно там все окончательно развалилось. Возможно, всему виной сочетание наркотиков, которые ребята принимали, и взвинченных нервов, но шоу оказалось полной лажей. Я отчаянно пытался донести до слушателей текст и напрягал голосовые связки, но ребята просто играли громче и быстрее. Это была какофония, и так больше не могло продолжаться.

Музыкальная группа с таким большим талантом собственноручно спускала его прямо в унитаз. Поэтому я решил спустить в унитаз кое-что другое. Пока группа разносила сцену в конце «My Generation», я выбежал за кулисы прямо к чемодану Кита в гримерной. Я решил покончить с этим раз и навсегда. Потребовалось пять секунд, чтобы отыскать его заначку, этот большой пакет, полный таблеток. Амфетамины, «алые сердечки» – чего там только не было. И я просто спустил всю чертову партию прямо в унитаз. Конечно, Кит вышел за кулисы прямо вслед за мной, желая принять еще одну таблетку. И тут он поднял крик: «Где они? Что, черт возьми, с ними случилось?» И я сказал ему, что спустил их в унитаз.

Это разозлило его, и он врезал мне своим бубном. Полагаю, мне повезло, что это единственное, что было у него под рукой. Разъяренный Кит обрушился со своей перкуссионной атакой, а я дал ему отпор. Это был не самый страшный бой, но все же это был бой, и я поставил в нем точку. На следующий день мы улетели домой. Меня вызвали в кабинет Кита Ламберта и сообщили, что я больше не являюсь частью The Who.

Долгое время между нами царила ситуация «трое против одного», и это не имело никакого отношения к деньгам, но вплотную было связано с изобилием наркотиков. С тех пор, как они подсели на амфетамины, наши пути начали расходиться. Я пару раз пробовал «алые сердечки», но они на меня не действовали – единственный эффект от употребления заключался в том, что я кусал свою губу на протяжении пары часов. Из-за таблеток у меня першило в горле, и я не мог петь. Гитаристу наплевать, если у него пересохло в горле – он просто нальет себе больше выпивки, что и делал Пит. Но я не мог петь на таблетках. Так что это было логичное решение. Либо я собирался быть хорошим вокалистом и внимательно относиться к тому, что мы делаем на сцене, поскольку это была моя жизнь и я не хотел ее бросать. Или я мог завязать со всем в ту же минуту. Я знал, какой суровой была чертова конкуренция. В то время существовало немало замечательных, попросту фантастических групп, которые потерпели фиаско. У меня не было желания пополнять этот список, поэтому я предоставил эту честь троим своим товарищам.

Я наблюдал, как многие из моих друзей превращались в обезумевших торчков. Поначалу в такой компании царит дружеская атмосфера, но потом один за другим они отлучаются в туалет, и вдруг в какой-то момент оказывается, что вы сидите с абсолютно незнакомыми людьми. Словно вы оказались на совершенно другой вечеринке. Как много раз в моей жизни мне приходилось быть жестоким с людьми, которые подсели на наркотики. Те, с кем я обходился сурово, все еще живы. Те же, с кем я был недостаточно крут, не справлялись. Я часто размышляю об этом. Это то, о чем я думаю, когда мы выступаем сегодня. Нас осталось двое. Но я был в меньшинстве не только в группе, но и во всем проклятом Лондоне.

Все в Сохо сидели на этих таблетках. Было две очереди: одна за билетами, другая – за наркотиками. Да, настолько это было открыто (и остается до сих пор). Когда в ситуацию вмешались власти и начали штрафовать дилеров, те просто переключились на другие таблетки: «французский блюз», «дексы», «черные бомбардировщики». Вещества становились все забористее. Неудивительно, что Кит, мальчик, сразивший нас своим первым исполнением «Дорожного бегуна», больше не мог держать ритм. Я сразу понял, что стал врагом. Рок-н-ролл превратился в соревнование: кто примет больше наркотиков, перед тем как откинуть копыта. А я шел против течения. С точки зрения ребят это было вторжением в их жизнь. Они хотели быть свободными, а я портил им все веселье. И вот мы уже возвращаемся домой по отдельности, а потом меня и вовсе вышвырнули вон.

Два дня я места себе не находил. Это было похоже на смерть. Конец всему. Горбатился пять лет, жертвуя всем, – и все впустую. Через пару дней я взял себя в руки и начал строить планы на соул-группу. Я позвонил старым товарищам и разработал репертуар. Я больше не чувствовал себя в ситуации «пан или пропал», потому что просто продолжал, как и всегда. На завод я возвращаться не собирался. Вдобавок к тому моменту я твердо знал, что умею петь. Все эти поп-песни были легкими – ты просто берешь и поешь их. В них нет ничего глубокого. Мы не дошли до того момента, когда сочинения Пита потребовали бы от меня особых усилий или ввергли бы в ступор. В сентябре 1965 года я все еще был уверенным певцом. Я знал, что мой голос оказывает влияние на аудиторию, и мне нравилось петь в группе, поэтому я просто собирался продолжать этим заниматься. Я спокойно относился к тому, что теперь мое будущее не было связано с The Who. Мы все равно не слишком много зарабатывали, так что это не имело большого значения.

Эта ситуация продлилась недолго. Ребята дали несколько концертов без меня, и их согнали со сцены под свист толпы. Мне не было их жаль, они это заслужили. Но через несколько дней Кит и Крис постучались в дверь, сказав: «Ты им нужен. Без тебя у них ничего не ладится». Я не уверен, что группа осознавала это. Мне кажется, что, когда вы играете, вам кажется, будто все хорошо, как и всегда, но стоит посмотреть на группу со стороны и сразу становится понятно: это не то же самое, химия исчезла. Я знал, что с присоединением Кита у нас появились все необходимые ингредиенты для формулы успеха. Стоило убрать хотя бы одного из нас, и формула переставала работать. То же самое случилось бы, если бы мы прогнали Джона. Или Кита. Когда он умер, то оставил после себя дыру, которую мы так и не смогли заполнить. И дело не столько в его способностях, сколько в его личности и в том, как он вписывался в коллектив. Все мы были личностями, которые именно вместе и стали The Who. Каждый из нас был незаменим.

К счастью, ребята послушались наших менеджеров и согласились. С обеих сторон были выдвинуты условия. Меня принимали обратно до тех пор, пока я не буду вышибать из них дерьмо или спускать их добро в сортир. Я же соглашался выступать, покуда они не принимали наркотики перед шоу. Мне было все равно, что они делали за пределами сцены, но, когда мы находились на сцене, мы были командой и нужно было работать вместе. Мы собирались подойти к этому как профессионалы, ведь нашей целью было стать лучшими в своем деле. Ребята должны быть в здравом уме и твердой памяти. По-моему, вполне скромные запросы. Это была сделка, и они исправно придерживались условий вплоть до семидесятых, когда Кит снова начал принимать вещества на сцене.

Хотел бы я сказать, что мы оставили все позади и двинулись дальше, но это было бы неправдой. Я вернулся в группу, но остальные не жаловали моего возвращения. Они все еще были взбешены, особенно Кит. Он делал все, что мог, чтобы раздражать меня. Кит был мастером словесных оскорблений и знал точно, на какие кнопки нажимать, чтобы задеть меня за живое. Пожалуй, Джон был еще хуже. Он был очень мстительным. В нем было что-то от кузена Кевина из «Томми». Я не знаю, связано ли это с тем, что он был единственным ребенком в семье, но иногда он бывал очень злым и позволял себе колкие фразочки, за которые подчас заслуживал зуботычины. В моем мире, в окружении, в котором я рос, за такие слова ты получал по губам. Джон прекрасно это знал, и Кит тоже. Они знали, что вызывает у меня красную пелену перед глазами. После Дании они потратили много энергии, пытаясь нащупать слабое место, надавив на которое, я потеряю контроль над собой. Так продолжалось месяцами, даже годами, но я держался. Должно быть, это сводило их с ума. Видите ли, у меня был трюк. Это трюк, который очень нужен, когда ты работаешь в музыкальной индустрии. Я воображал себя уткой. Желчная фраза тут, разгромленный номер отеля там – все это капли дождя, которые скатываются по спине моей утки. Дзен-утка. Это был я. Кря-кря.