– Да ведь это безбожнейшее коварство, если так! – прошепталПавел Александрович, глупейшим образом смотря в глаза Настасье Петровне.

– Да вы только послушайте, и не то еще услышите.

– Да где же слушать?

– Да вот нагнитесь, вот в эту дырочку…

– Но, Настасья Петровна, я… я не способен подслушивать.

– Эк, когда хватились! Тут, батюшка, честь-то в карман;пришли, так уж слушайте!

– Но, однако же…

– А не способны, так и оставайтесь с носом! Вас же жалеют, аон куражится! Мне что! ведь я не для себя. Я и до вечера здесь не останусь!

Павел Александрович скрепя сердце нагнулся к щелочке. Сердцеего билось, в висках стучало. Он почти не понимал, что с ним происходит.

– Так вам очень было весело, князь, у Натальи Дмитриевны? –спросила Марья Александровна, плотоядным взглядом окидывая поле предстоящейбитвы и желая самым невинным образом начать разговор. Сердце ее билось отволнения и ожидания.

После обеда князя тотчас же перевели в «салон», в которомпринимали его утром. Все торжественные случаи и приемы происходили у МарьиАлександровны в этом самом салоне. Она гордилась этой комнатой. Старичок, сшести бокалов, как-то весь раскис и некрепко держался на ногах. Зато болтал безумолку. Болтовня в нем даже усилилась. Марья Александровна понимала, что этавспышка минутная и что отяжелевшему гостю скоро захочется спать. Надо былоловить минуту. Оглядев поле битвы, она с наслаждением заметила, чтосластолюбивый старичок как-то особенно лакомо поглядывал на Зину, иродительское сердце ее затрепетало от радости.

– Чрез-вы-чайно весело, – отвечал князь, – и, знаете,бес-по-добней-шая женщина, Наталья Дмитриевна, бес-по-до-бнейшая женщина!

Как ни занята была Марья Александровна своими великимипланами, но такая звонкая похвала сопернице уколола ее в самое сердце.

– Помилуйте, князь! – вскричала она, сверкая глазами, – еслиуж ваша Наталья Дмитриевна бесподобная женщина, так уж я и не знаю, что послеэтого! Но после этого вы совершенно не знаете здешнего общества, совершенно незнаете! Ведь это только одна выставка своих небывалых достоинств, своихблагородных чувств, одна комедия, одна наружная золотая кора. Приподымите этукору, и вы увидите целый ад под цветами, целое осиное гнездо, где вас съедят икосточек не оставят!

– Неужели? – воскликнул князь. – Удивляюсь!

– Но я клянусь вам в этом! Ah, mon prince. Послушай, Зина, ядолжна, я обязана рассказать князю это смешное и низкое происшествие с этойНатальей, на прошлой неделе, – помнишь? Да, князь, – это про ту самую вашухваленую Наталью Дмитриевну, которою вы так восхищаетесь. О милейший мой князь!Клянусь, я не сплетница! Но я непременно расскажу это, единственно для того,чтоб рассмешить, чтоб показать вам в живом образчике, так сказать, в оптическоестекло, что здесь за люди! Две недели назад приезжает ко мне эта НатальяДмитриевна. Подали кофе, а я зачем-то вышла. Я очень хорошо помню, сколько уменя осталось сахару в серебряной сахарнице: она была совершенно полна.Возвращаюсь, смотрю: лежат на донышке только три кусочка. Кроме НатальиДмитриевны в комнате никого не оставалось. Какова! У ней свой каменный дом иденег бессчетно! Этот случай смешной, комический, но судите после этого облагородстве здешнего общества!

– Не-у-же-ли! – воскликнул князь, искренно удивляясь. –Какая, однако же, неестественная жадность! Неужели ж она все одна съела?

– Так вот какая она бесподобнейшая женщина, князь! как вамнравится этот позорный случай? Да я бы, кажется, умерла в ту же минуту, вкоторую бы решилась на такой отвратительный поступок!

– Ну да, да… Только, знаете, она все-таки такая bellefemme…[35]

– Наталья-то Дмитриевна! помилуйте, князь, да это простокадушка! Ах, князь, князь! что это вы сказали! Я ожидала в вас гораздо поболеевкусу…

– Ну да, кадушка… только, знаете, она так сложена… Ну, а этадевочка, которая тан-це-ва-ла, она тоже… сложена…

– Сонечка-то? да ведь она еще ребенок, князь! ей всегочетырнадцать лет!

– Ну да… только, знаете, такая ловкая, и у ней тоже… такиеформы… формируются. Ми-лень-кая такая! и другая, что с ней тан-це-ва-ла, тоже…формируется…

– Ах, это несчастная сирота, князь! Они ее часто берут.

– Си-ро-та. Грязная, впрочем, такая, хоть бы руки вымыла… А,впрочем, тоже за-ман-чи-вая…

Говоря это, князь с какою-то возрастающею жадностьюрассматривал Зину в лорнет.

– Mais quelle charmante personne![36] – бормотал онвполголоса, тая от наслаждения.

– Зина, сыграй нам что-нибудь, или нет, лучше спой! Как онапоет, князь! Она, можно сказать, виртуозка, настоящая виртуозка! И если б вызнали, князь, – продолжала Марья Александровна вполголоса, когда Зина отошла кроялю, ступая своею тихою, плавною поступью, от которой чуть не покоробилобедного старичка, – если б вы знали, какая она дочь! Как она умеет любить, какнежна со мной! Какие чувства, какое сердце!

– Ну да… чувства… и, знаете ли, я только одну женщину знал,во всю мою жизнь, с которой она могла бы сравниться по кра-со-те, – перебилкнязь, глотая слюнки. – Это покойная графиня Наинская, умерла лет тридцать томуназад. Вос-хи-тительная была женщина, неопи-сан-ной красоты, потом еще засвоего повара вышла…

– За своего повара, князь!

– Ну да, за своего повара… за француза, за границей. Она емуза гра-ни-цей графский титул доставила. Видный был собой человек и чрезвычайнообразованный, с маленькими такими у-си-ка-ми.

– И… и… как же они жили, князь?

– Ну да, она хорошо жили. Впрочем, они скоро потомразошлись. Он ее обобрал и уехал. За какой-то соус поссорились…

– Маменька, что мне играть? – спросила Зина.

– Да ты бы лучше спела нам, Зина. Как она поет, князь! Вылюбите музыку?

– О да! Charmant, charmant! Я очень люблю му-зы-ку. Я заграницей с Бетховеном был знаком.

– С Бетховеном! Вообрази, Зина, князь был знаком сБетховеном! – кричит в восторге Марья Александровна. – Ах, князь! неужели выбыли знакомы с Бетховеном?

– Ну да… мы были с ним на дру-жес-кой но-ге. И вечно у негонос в табаке. Такой смешной!

– Бетховен?

– Ну да, Бетховен. Впрочем, может быть, это и не Бет-хо-вен,а какой-нибудь другой не-мец. Там очень много нем-цев… Впрочем, я, кажется,сби-ва-юсь.