– Что же мне петь, маменька? – спросила Зина.

– Ах, Зина! спой тот романс, в котором, помнишь, многорыцарского, где еще эта владетельница замка и ее трубадур… Ах, князь! Как ялюблю все это рыцарское! Эти замки, замки!.. Эта средневековая жизнь! Этитрубадуры, герольды, турниры… Я буду аккомпанировать тебе, Зина! Пересядьтесюда, князь, поближе! Ах, эти замки, замки!

– Ну да… замки. Я тоже люблю зам-ки, – бормочет князь ввосторге, впиваясь в Зину единственным своим глазом. – Но… боже мой! –восклицает он, – это романс!.. Но… я знаю этот ро-манс! Я давно уже слышал этотроманс… Это так мне на-по-ми-нает… Ах, боже мой!

Я не берусь описывать, что сделалось с князем, когда запелаЗина. Пела она старинный французский романс, бывший когда-то в большой моде.Зина пела его прекрасно. Ее чистый, звучный контральто проникал до сердца. Еепрекрасное лицо, чудные глаза, ее точеные, дивные пальчики, которыми онапереворачивала ноты, ее волосы, густые, черные, блестящие, волнующаяся грудь,вся фигура ее, гордая, прекрасная, благородная, – все это околдовало бедногостаричка окончательно. Он не отрывал от нее глаз, когда она пела, онзахлебывался от волнения. Его старческое сердце, подогретое шампанским, музыкойи воскреснувшими воспоминаниями (а у кого нет любимых воспоминаний?), стучалочаще и чаще, как уже давно не билось оно… Он готов был опуститься на колениперед Зиной и почти плакал, когда она кончила.

– O ma charmante enfant![37] – вскричал он, целуя еепальчики. – Vous me ravissez![38] Я теперь, теперь только вспомнил… Но… но… oma charmante enfant…

И князь даже не мог докончить.

Марья Александровна почувствовала, что наступила ее минута.

– Зачем же вы губите себя, князь? – воскликнула онаторжественно. – Столько чувства, столько жизненной силы, столько богатствдушевных, и зарыться на всю жизнь в уединение! убежать от людей, от друзей! Ноэто непростительно! Одумайтесь, князь! взгляните на жизнь, так сказать, яснымоком! Воззовите из сердца своего воспоминания прошедшего, – воспоминаниязолотой вашей молодости, золотых беззаботных дней, – воскресите их, воскреситесебя! Начните опять жить в обществе, меж людей! Поезжайте за границу, в Италию,в Испанию – в Испанию, князь!.. Вам нужно руководителя, сердце, которое былюбило, уважало вас, вам сочувствовало? Но у вас есть друзья! Позовите их,кликните их, и они прибегут толпами! Я первая брошу все и прибегу на ваш вызов.Я помню нашу дружбу, князь; я брошу мужа и пойду за вами… и даже, если б я былаеще моложе, если б я была так же хороша и прекрасна, как дочь моя, я бы сталавашей спутницей, подругой, женой вашей, если б вы того захотели!

– И я уверен, что вы были une charmante personne в своевре-мя – проговорил князь, сморкаясь в платок. Глаза его были омочены слезами.

– Мы живем в наших детях, князь, – с высоким чувствомотвечала Марья Александровна. – У меня тоже есть свой ангел-хранитель! И этоона, моя дочь, подруга моих мыслей, моего сердца, князь! Она отвергла уже семьпредложений, не желая расставаться со мною.

– Стало быть, она с вами поедет, когда вы бу-детесо-про-вождать меня за гра-ни-цу? В таком случае я непременно поеду за границу!– вскричал князь, одушевляясь. – Неп-ре-менно поеду! И если б я мог льститьсебя на-деж-дою… Но она очаровательное, оча-ро-ва-тельное дитя! O ma charmanteenfant!..[39] – И князь снова начал целовать ее руки. Бедняжка, ему хотелосьстать перед ней на колени.

– Но… но, князь, вы говорите: можете ли вы льстить себянадеждою? – подхватила Марья Александровна, почувствовав новый приливкрасноречия. – Но вы странны, князь! Неужели вы считаете себя уже недостойнымвнимания женщин? Не молодость составляет красоту. Вспомните, что вы, так сказать,обломок аристократии! вы – представитель самых утонченных, самых рыцарскихчувств и… манер! Разве Мария не полюбила старика Мазепу? Я помню, я читала, чтоЛозён, этот очаровательный маркиз двора Людовика… я забыла которого, – уже впреклонных летах, уже старик, – победил сердце одной из первейшей придворныхкрасавиц!.. И кто сказал вам, что вы старик? Кто научил вас этому! Разве люди,как вы, стареются? Вы с таким богатством чувств, мыслей, веселости, остроумия,жизненной силы, блестящих манер! Но появитесь где-нибудь теперь, за границей,на водах, с молодою женой, с такой же красавицей, как например моя Зина, – я необ ней говорю, я говорю только так, для сравнения, – и вы увидите, какойколоссальный будет эффект! Вы – обломок аристократии, она – красавица изкрасавиц! вы ведете ее торжественно под руку; она поет в блестящем обществе,вы, с своей стороны, сыплете остроумием, – да все воды сбегутся смотреть навас! Вся Европа закричит, потому что все газеты, все фельетоны на водахзаговорят в один голос… Князь, князь! И вы говорите: можете ли вы льстить себянадеждою?

– Фельетоны… ну да. ну да!.. Это в газетах… – бормочеткнязь, вполовину не понимая болтовню Марья Александровны и раскисая все более иболее. – Но… ди-тя мое, если вы не ус-тали, – повторите еще раз тот романс,который вы сейчас пели!

– Ах, князь! Но у ней есть и другие романсы, еще лучше…Помните, князь, «L'hirondelle?[40]» Вы, вероятно, слышали?

– Да, помню… или, лучше сказать, я за-был. Нет, нет, прежнийро-манс, тот самый, который она сейчас пе-ла! Я не хочу «L'hirondelle»! Я хочутот романс… – говорил князь, умоляя, как ребенок.

Зина пропела еще раз. Князь не мог удержаться и опустилсяперед ней на колена. Он плакал.

– O ma belle chвtelaine![41] – воскликнул он своимдребезжащим от старости и волнения голосом. – O ma charmante chвtelaine![42] Омилое дитя мое! вы мне так много на-пом-нили… из того, что давно прошло… Ятогда пел дуэты… с виконтессой… этот самый романс… а теперь… Я не знаю, что ужете-перь…

Всю эту речь князь произнес задыхаясь и захлебываясь. Языкего приметно одеревенел. Некоторых слов почти совсем нельзя было разобрать.Видно было только, что он в сильнейшей степени расчувствовался. МарьяАлександровна немедленно подлила масла в огонь.

– Князь! Но вы, пожалуй, влюбитесь в мою Зину! – вскричалаона, почувствовав, что минута была торжественная.

Ответ князя превзошел ее лучшие ожидания.

– Я до безумия влюблен в нее! – вскричал старичок, вдругвесь оживляясь, все еще стоя на коленах и весь дрожа от волнения. – Я ей жизньготов отдать! И если б я только мог на-де-яться… Но подымите меня, я не-мно-гоослаб… Я… если б только мог надеяться предложить ей мое сердце, то… я она бымне каждый день пела ро-ман-сы, а я бы все смотрел на нее… все смотрел… Ах,боже мой!