– Князь, князь! вы предлагаете ей свою руку! вы хотите еевзять у меня, мою Зину! мою милую, моего ангела, Зину! Но я не пущу тебя, Зина!Пусть вырвут ее из рук моих, из рук матери! – Марья Александровна бросилась кдочери и крепко сжала ее в объятиях, хотя чувствовала, что ее довольно сильноотталкивали… Маменька немного пересаливала. Зина чувствовала это всем существомсвоим и с невыразимым отвращением смотрела на всю комедию. Однако ж она молчала,а это – все, что было надо Марье Александровне.

– Она девять раз отказывала, чтоб только не разлучаться ссвоей матерью! – кричала она. – Но теперь – мое сердце предчувствует разлуку.Еще давеча я заметила, что она так смотрела на вас… Вы поразили ее своимаристократизмом, князь, этой утонченностью!.. О! вы разлучите нас; я этопредчувствую!..

– Я о-бо-жаю ее! – пробормотал князь, все еще дрожа какосиновый листик.

– Итак, ты оставляешь мать свою! – воскликнула МарьяАлександровна, еще раз бросаясь на шею дочери.

Зина торопилась кончить тяжелую сцену. Она молча протянулакнязю свою прекрасную руку и даже заставила себя улыбнуться. Князь сблагоговением принял эту ручку и покрыл ее поцелуями.

– Я только теперь на-чи-наю жить, – бормотал он,захлебываясь от восторга.

– Зина! – торжественно проговорила Марья Александровна, –взгляни на этого человека! Это самый честнейший, самый благороднейший человекиз всех, которых я знаю! Это рыцарь средних веков! Но она это знает, князь; оназнает, на горе моему сердцу… О! зачем вы приехали! Я передаю вам мое сокровище,моего ангела. Берегите ее, князь! Вас умоляет мать, и какая мать осудит меня замою горесть!

– Маменька, довольно! – прошептала Зина.

– Вы защитите ее от обиды, князь? Ваша шпага блеснет в глазаклеветнику или дерзкому, который осмелится обидеть мою Зину?

– Довольно, маменька, или я…

– Ну да, блеснет… – бормотал князь. – Я только теперьначинаю жить… Я хочу, чтоб сейчас же, сию ми-нуту была свадьба… я… Я хочупослать сейчас же в Ду-ха-но-во. Там у меня брил-ли-анты. Я хочу положить их кее ногам…

– Какой пыл! какой восторг! какое благородство чувств! –воскликнула Марья Александровна. – И вы могли, князь, вы могли губить себя,удаляясь от света? Я тысячу раз буду это говорить! Я вне себя, когда вспомню обэтой адской…

– Что же мне де-лать, я так бо-ялся! – бормотал князь, хнычаи расчувствовавшись. – Они меня в су-мас-шед-ший дом посадить хо-те-ли… Я ииспугался.

– В сумасшедший дом! О изверги! о бесчеловечные люди! Онизкое коварство! Князь, я это слышала! Но это сумасшествие со стороны этихлюдей. Но за что же, за что?!

– А я и сам не знаю за что! – отвечал старичок, от слабостисадясь на кресло. – Я, знаете, на ба-ле был и какой-то анекдот рас-сказал; а имне понра-ви-лось. Ну и вышла история!

– Неужели только за это, князь?

– Нет. Я еще по-том в карты иг-рал с князем Петром Демен-тьи-чеми без шести ос-тал-ся. У меня было два ко-ро-ля и три дамы… или, лучше сказать,три дамы и два ко-ро-ля… Нет! один ко-ро-ль! а потом уж были и да-мы…

– И за это? за это! о адское бесчеловечие! вы плачете,князь! Но теперь этого не будет! Теперь я буду подле вас, мой князь; я нерасстанусь с Зиной, и посмотрим, как они осмелятся сказать слово!.. И даже,знаете, князь, ваш брак поразит их. Он пристыдит их! Они увидят, что вы ещеспособны… то есть они поймут, что не вышла бы за сумасшедшего такая красавица!Теперь вы гордо можете поднять голову. Вы будете смотреть им прямо в лицо…

– Ну да, я буду смотреть им пря-мо в ли-цо, – пробормоталкнязь, закрывая глаза.

«Однако он совсем раскис, – подумала Марья Александровна. –Только слова терять!»

– Князь, вы встревожены, я вижу это; вам непременно надоуспокоиться, отдохнуть от этого волнения, – сказала она, матерински нагибаясь кнему.

– Ну да, я бы хотел немно-го по-ле-жать, – сказал он.

– Да, да! Успокойтесь, князь! Эти волнения… Постойте, я самапровожу вас… Я уложу вас сама, если надо. Что вы так смотрите на этот портрет,князь? Это портрет моей матери – этого ангела, а не женщины! О, зачем ее неттеперь между нами! Это была праведница! князь, праведница! – иначе я не называюее!

– Пра-вед-ни-ца? С'est joli…[43] У меня тоже была мать…princesse…[44] и – вообразите – нео-бык-новенн-но полная была жен-щина…Впрочем, я не то хотел ска-зать… Я не-мно-го ослаб. Adieu, ma charmanteenfant!..[45] Я с нас-лажде-нием… я сегодня… завтра… Ну, да все рав-но! aurevoir, au revoir![46] – тут он хотел сделать ручкой, но поскользнулся и чутьне упал на пороге.

– Осторожнее, князь! Обопритесь на мою руку, – кричала МарьяАлександровна.

– Charmant! Сharmant! – бормотал он, уходя. – Я теперьтолько на-чи-наю жить…

Зина осталась одна. Невыразимая тягость давила ее душу. Оначувствовала отвращение до тошноты. Она готова была презирать себя. Щеки еегорели. С сжатыми руками, стиснув зубы, опустив голову, стояла она, не двигаясьс места. Слезы стыда покатились из глаз ее… В эту минуту отворилась дверь, иМозгляков вбежал в комнату.

Он слышал все, все!

Он действительно не вошел, а вбежал, бледный от волнения иот ярости. Зина смотрела на него с изумлением.

– Так-то вы! – вскричал он задыхаясь. – Наконец-то я узнал,кто вы такая!

– Кто я такая! – повторила Зина, смотря на него как насумасшедшего, и вдруг глаза ее заблистали гневом.

– Как смели вы так говорить со мной! – вскричала она,подступая к нему.

– Я слышал все! – повторил Мозгляков торжественно, но как-тоневольно отступил шаг назад.

– Вы слышали? вы подслушивали? – сказала Зина, с презрениемсмотря на него.

– Да! я подслушивал! да, я решился на подлость, но зато яузнал, что вы самая… Я даже не знаю, как и выразиться, чтоб сказать вам… какаявы теперь выходите! – отвечал он, все более и более робея перед взглядом Зины.

– А хоть бы и слышали, в чем же вы можете обвинить меня?Какое право вы имеете обвинять меня? Какое право имеете так дерзко говорить сомной?

– Я? Я какое имею право? И вы можете это спрашивать? Вывыходите за князя, а я не имею никакого права!.. да вы мне слово дали, вот что!