Все организовала Сиенна. Она почти всегда выступала инициатором нашего сближения, которое, как я знал – но моя сестра не желала этого принимать – никогда не наступит. Уоррен Райерс был человеком, который не знал компромиссов. Если люди его разочаровывали, не оправдывали ожиданий – второй шанс им не полагался. Так случилось и со мной. Но я смог смириться с этим.

Сестра – нет.

И если наш совместный обед мог доставить ей хоть немного удовольствия и поддержать иллюзию нормальной семьи, я не хотел ей в этом отказывать. И я согласился. Как и отец, хотя я был более чем уверен, что предстоящая встреча также в тягость ему, как и мне самому.

Поначалу все шло неплохо. Настолько, насколько это возможно между нами. Уоррен прилетел на медицинскую конференцию с докладом о каком-то важном открытии в нейрохирургии, которому посвятил последние пять лет своей жизни, и я, как полагается, вежливо поинтересовался его работой. Он сделал то же самое, но между закуской и основным блюдом, когда наши темы иссякли (а их было не так и много), он не выдержал, и как это всегда и происходило, показал свое истинное отношение к тому, что я избрал своей профессией.

Медицина плотно вошла в жизнь семейства Райерс еще в далеком девятнадцатом веке – с тех пор и поныне в каждом поколении был кто-то, кто делал успешную, если не сказать блестящую карьеру в данной области. Я с малых лет был наслышан о гениальном кардиохирурге Слоуне Райерсе – моем прадеде. О неподражаемом Дике Райерсе – боге в нейрохирургии, который приходился мне дедом. Отец пошел по его стопам и стал не менее известным, чем дед. Я должен был избрать семейный путь, но оказался паршивой овцой в стойле и отрекся от ценностей, вбиваемых мне на протяжении всей моей жизни.

Моя сестра стала талантливым ортопедом-травматологом, и ее карьера шла вверх, но я всегда не мог избавиться от мысли, что выбор ее обуславливался не столько истинным желанием продолжить семейный уклад Райерсов, сколько стремлением исправить мою ошибку.

Отец был счастлив, когда Сиенна с отличием сдала выпускные экзамены в Стэнфорде, и я знал, как он гордился ей – такого сияющего Уоррена Райерса я никогда прежде не видел, но это не помогло в наших с ним отношениях. Мы не только не сблизились, а еще больше отдалились друг от друга. На наших нечастых семейных встречах мы едва обменивались десятком предложений – говорить со мной ему было не о чем, тогда как с Сиенной у них всегда находились общие темы и интересы.

Сестра чувствовала себя виноватой, отсюда и постоянное желание нас сблизить. Но я никогда не считал, что она чего-то лишила меня, или из-за нее не видеть мне отцовской любви. Я пытался объяснить это Сиенне, но она не желала расставаться со своим грузом.

Я был семейным позором, по мнению Уоррена. Я видел, как он не знал, куда деть глаза, когда ему приходилось представлять меня своим знакомым.

«Мой сын танцует в балете» – сомневаюсь, что было что-то более унизительное, что ему когда-нибудь приходилось говорить.

Этот раз не стал исключением. Мы не протянули дольше, чем полчаса и все вернулось на круги своя. Даже теперь, когда я не танцевал непосредственно, а обучал этому других; теперь, когда за моими плечами было признание и престижные награды – для моего отца это все равно ничего не значило. Я был неудачником в его глазах, тратящий свою жизнь на что-то бесполезное и недостойное.

Мы повздорили, и я ушел, проклиная себя за то, что вообще согласился на то, что заведомо было провальной идеей.

Ради встречи с человеком, которому это не было нужно, я отменил занятие с Микаэллой и теперь жалел об этом. Возвращаясь из отеля, в котором остановился отец, я думал о том, что мне стоило провести этот день по-другому. С ней, в зале, занимаясь тем, что мы оба любили и понимали. Понимали так, как могли понять только люди, для которых танец – это не выбор, а необходимость.

Я был зол, разочарован – хотя непонятно, как подобное еще могло меня разочаровать, так как я давно не питал никаких надежд, связанных с отцом. Возвращение домой не принесло облегчения – я не мог себе места найти, не знал, что предпринять, чтобы выпустить пар и сбросить это напряжение.

Раньше, несколько лет назад у меня был свой способ добиться этого. Не слишком разумный, пагубный, но несколько лет только наркотики держали меня на плаву. Они давали мне силы и выносливость оттачивать мастерство и не сойти с ума, когда мама заболела, и не осталось никакой надежды на выздоровление. Даже тогда отец не ослабил свое давление на меня, не было никакой поблажки, никакого послабления. Целыми днями я занимался в зале, а потом ночевал у ее койки, боясь, что ее не станет как раз тогда, когда я буду не рядом.

Я был чист много лет, но помнил преимущества, которые давал мне кокаин. Казалось, стоило принять дозу, и я стану неуязвимым, едва ли не богом. Я мог не спать, и мне хватало энергии не только для репетиций, но и для ночного дежурства в палате. Я был одним из лучших на курсе и быстро стал получать ведущие роли. А потом мама умерла, все вышло из-под контроля, и в одно мгновение моя жизнь рухнула в пропасть.

Настал момент, когда я действительно решил, что моя жизнь, как и карьера, закончена.

Но те времена остались в прошлом, и я не собирался возвращаться к старому, позволив всему, над чем я так упорно работал, разрушиться. Моя жизнь, такой, какой она была сейчас, полностью устраивала меня. Может быть за малым исключением. Но наступали мгновения – такие, как сегодня, когда я вновь подступал к краю. Казалось, пропасть, которая так не хотела отпускать меня, все еще ждала, что я вернусь к ней однажды.

Я понял, что просто слоняясь по квартире, не поможет мне успокоиться. Я был на взводе, и даже разговор с сестрой ничего не исправил. Я не был подвержен душевным смятениям, или излишне эмоционален – но иногда, лишь иногда мои кулаки сжимались так сильно, что хотелось разнести все, что окружало меня.

Такой момент настал сегодня. И устав бороться с собой, я схватил куртку и отправился на улицу.

Алкоголь также не был выходом или спасением, но он был меньшим из зол. Я зашел в первый попавшийся