у нее с собой, положила на стул. Достала из футляра зачетку и подала ее профессору. Взяла пюпитр, поставила его посреди аудитории и положила на него ноты.

— Быстрее, быстрее, — подгонял ее профессор.

Она уже держала инструмент, но еще наскоро вытащила из кармана носовой платок и отерла вспотевшие пальцы. Указательным пальцем правой руки она провела по струнам: ми-ля-ре-соль, каждая струна отозвалась по отдельности. Потом приложила смычок, снова отозвались квинты, на этот раз созвучные: ми-ля, ми-ре, ми-соль, ре-соль. Она сыграла гамму. — Еще раз! Быстрее! — Она послушно повторила. Сыграла гамму еще раз, без ошибки. Больше всего она боялась за этюды, но до них дело не дошло, поскольку профессора больше интересовало исполнение пьесы. Эту часть Иренка отработала, а значит, все должно было закончиться хорошо.

Но не тут-то было. Играет она, играет, и вдруг смычок начинает скрипеть, скрипит и скрипит. Это заметил и профессор. — Почему ты не натрешь его канифолью?

Иренка бросилась к футляру, стала искать канифоль, а канифоли нет. Куда она могла деться? Профессор стукнул кулаком по фортепьяно, отозвался диссонансный аккорд, а после него — множество аликвотных тонов. Неожиданно запустился маятник метронома и начал боязливо тикать. — Профессор, у меня ее кто-то украл!

Но тот разозлился еще больше. — Кто ее мог у тебя украсть? Иренка уже не в первый раз приходила на занятие без канифоли. И сейчас его терпение лопнуло. Он схватил ее за плечо и вытолкал вон, выкинул вслед за ней ноты, портфель, футляр и пальто, вдогонку полетела по ошибке и его шляпа.

В слезах Иренка побежала вниз по лестнице, прямо в котельную, но там уже никого не было. Она бросилась к сторожу. — Пан сторож, где моя канифоль?

Тот ей посочувствовал. — Ласточка моя, я твою канифоль в глаза не видел.

Она помчалась дальше. Хотела успеть на автобус, на половину двенадцатого, чтобы поскорее попасть домой и пожаловаться родителям. И тут на бегу замечает в городском парке цыгана, который репетировал в котельной. — Эй, Деметр! — крикнула она ему. — Отдавай мою канифоль!

— Канифоль? А я тут при чем?

— Отдавай, отдавай! А если не отдашь, я в комитет ЧСМ[13] заявлю.

— Заявляй, если хочешь! Ты, видать, от своих гамм совсем тю-тю!

— Ну, подожди! Не будешь больше воровать!

— А тебе уже кто-нибудь затрещину на улице давал?

Но она не испугалась. Выхватила у него футляр и прямо на улице открыла. — Ага! Вот же она! Я ее только сегодня утром купила!

Цыган сделал удивленные глаза, будто никогда в жизни не видел канифоли. — Откуда она там могла взяться? Ты, наверно, сама ее по ошибке в мой футляр положила.

— Не ври, не ври!

— Ой! А я думаю, что это там так гремит? — он хлопнул себя по лбу.

— Мошенник! Погоди! Я на тебя пожалуюсь!

А он начал смеяться. — Ты меня разозлить хотела, потому-то я тебя и провел. А я — что ты на это скажешь?

— Вор! Значит, признаешься!

Сначала он смеялся через силу, а потом стал прямо за живот хвататься. — Ой, не могу, лопну! Ой, давай, всем пожалуйся! А я — что ты на это скажешь?

Вот как-то так рассказала мне Иренка эту историю, по крайней мере — мне кажется, что так. Если бы кто-то захотел со мной поспорить, я не стал бы настаивать на своем. В конце концов «как-то так» не значит — «в точности так».

10

Я поехал навестить родителей. Давно уже скучал и по маме, и по отцу. Но отец говорил со мной только о своем положении. Ему все время казалось, что все его обижают.

Я сказал ему: — Папа, ну и наплюйте на них!

Он мне: — Это не так-то просто, сынок!

И опять стал жаловаться.

Я снова ему сказал: — Так и наплюйте на них!

Но отец был мудрее: — Так и они на тебя наплюют!

Я привез из дома несколько бутылок вина и зельц. Иной раз достаточно лишь упомянуть о таких вещах, как настроение у человека сразу поднимается. Каждый вечер я нарезал к этому еще пару луковиц, и мы с Йожо с аппетитом принимались за еду.

Я был с Иренкой на концерте Краковской филармонии. Исполняли Чайковского и Шимановского. Мне очень понравилось, но и там я вспомнил о еде. После концерта хотел зайти с Иренкой на наш факультетский бал, но по дороге мы поругались. И никуда не пошли! Поодиночке добрели до автобуса и по пути домой не разговаривали. Ну и пусть! Пусть она, наконец, поймет, что уже начинает действовать мне на нервы. Даже не знаю, почему я с ней еще вожусь.

— Если мы кого-то любим, — говорил я Йожо, — мы можем все ему простить. — Я пододвинул к нему на клочке бумаги зельц, чтобы он не давился одним хлебом с луком. — Мы прощаем его особенно в том случае, если еще не узнали как следует, и наши отношения еще не успели достаточно окрепнуть. Позднее мы смотрим на любовь уже более трезво, намного трезвее, чем сами себе можем признаться. В разговорах на эту тему люди высказывают противоположные мнения. Одни ссылаются больше на разум, другие — на чувства. Некоторые считают, что когда речь идет об отношениях между людьми, то не следует отделять друг от друга эти два понятия. Тот, кто слишком полагается на свои чувства, скорее позволил бы себе грубость, если бы узнал, что его жена целуется с чужим мужиком или, например… Не дай бог! Он бы с ней сразу развелся.

Йожо улыбнулся. Он начал говорить с набитым ртом, но потом сделал глоток. — Что с того, если кто-то глуп и в своей глупости любит меня? Я могу этому радоваться, а могу и огорчаться. Другой же — умен, но не чувствует ко мне ничего. Я окликну его — а он и не повернется, ему не интересно, кто с ним заговорил. Улыбнусь ему — а он покажет мне язык. Попрошу дать мне руку — а он сделает кукиш. И мудрый, и глупый может любить, и тот, и другой может ненавидеть; но мудрый всегда стоит выше глупого, поскольку способен судить о том, что диктуется разумом, а что — сердцем. Любовь — понятие широкое и трудноизмеримое, одна лишь мера здесь известна: люби ближнего твоего, как самого себя. А если ты не любишь себя, как тогда можешь любить других? Любить — значит не только чувствовать, любить — это еще и думать. — И он вдруг быстрым движением выхватил у меня из-под