специализированном учреждении: он тихо покидает этот мир, лежа на чистых простынях среди родных и близких.

У всех людей, которые теряют своих близких из-за деменции, есть одна общая черта – избыток времени. У больного тоже есть время. Вероятно, многое из того, что он испытывает, больной не может выразить словами. Но, с другой стороны, этот избыток времени для него благо. Иметь возможность прощаться постепенно, а не внезапно – большая радость. Горюя об утрате близкого, вы должны помнить, что смерть приходит в разных обличьях, и долгое прощание – одно из самых милосердных. Боль глубока, печаль бездонна, но можно попробовать расширить свой взгляд и подумать о том, как другие люди теряют своих близких.

* * *

Элизабет Кюблер-Росс невероятно точно описала пять стадий горевания: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие[17]. Но эти стадии не обязательно следуют друг за другом в строгой последовательности, сменяя друг друга. Можно пребывать в депрессии и вдруг натолкнуться на отрицание. Или можно ощутить благость принятия, а потом вновь разгневаться на несправедливость ситуации. И хотя горевание напоминает американские горки, сдаться на милость очередной стадии – гораздо лучше, нежели пытаться ей противостоять.

В детстве я ездила к океану заниматься с отцом бодисерфингом. Он бесстрашно бросался навстречу огромным волнам, плывя что было сил и стараясь поймать ту, которая вынесет его обратно на берег. Отец научил меня всему, что я знаю о море, о приливах, волнах и течениях. Например, он рассказал мне, что, если тебя вот-вот накроет волной, надо поднырнуть под нее, чтобы она прошла сверху. Еще он учил меня, что, попав в течение, которое утягивает тебя на глубину, лучше с ним не бороться – ты лишь устанешь, и оно тебя погубит. Лучше на какое-то время поддаться течению, пока не почувствуешь, что оно ослабевает. Заодно отдохнешь, и у тебя появятся силы плыть назад. Мне кажется, его слова об океане подходят и для многих других жизненных ситуаций. Я часто вспоминала об этих уроках, пока отец болел.

Есть что-то величественное в образе пловца, который в одиночестве рассекает своим телом толщу воды, оставляя позади себя облака пузырьков, и рубит водную гладь точными взмахами рук. Одной из тем, которые отец всегда был готов обсуждать даже на поздних стадиях болезни, была вода – океан или даже река в его родном городке. Он уже давно забыл о том, что когда-то вершил судьбы жителей всей планеты, что был президентом Соединенных Штатов, – но реку помнил. В самых глубинных воспоминаниях, над которыми БА была не властна, он радостно погружался в глубокие воды, уверенный, что может побороть любое течение. Его глаза загорались, когда я пересказывала отцу его истории, которые он сам однажды мне поведал: о катании на коньках по белоснежному льду реки, которая была «шириной с весь наш городишко, а длиной – как два»; о долгих летних днях, погружении в прохладную речную воду.

«Река обманчива, – говорил мне отец, – ее поверхность выглядит спокойной, но на глубине бушуют сильные течения». Истории и образы, так хорошо запомнившиеся из детства, стали моей опорой и во взрослом возрасте – в годы прощания с отцом. Однажды ночью мне приснился сон о том, что я стою на берегу реки в одиночестве. И я знаю, что должна добраться до противоположного берега. Дрожа, я захожу в воду, и меня тут же начинает уносить течением. Я сопротивляюсь ему изо всех сил, но чувствую, что течение уносит меня на дно. Я помню небо из того сна – оно казалось мне сумеречным, и я боялась, что пока я доплыву до своей цели, уже стемнеет. И вдруг я чувствую, как меня подхватывают чьи-то руки и вытягивают на другой берег. Я стою на суше, смотрю на реку и вижу вдалеке маленькую фигурку – и понимаю во сне, что это я – другая я, которая только собирается войти в реку.

Это был один из тех снов, которые ты помнишь во всех красках. Он до сих пор стоит у меня перед глазами. Я решила рассказать обо всем отцу. Тогда он только начал заболевать и еще ездил работать на несколько часов в день. Возвращаясь домой, он стал регулярно вычерпывать из бассейна опавшие лепестки магнолии. Плавать ему не разрешали, и я думаю, что это было для него поводом находиться рядом с водой. И поскольку ему явно нравился данный процесс, агенты спецслужб, сопровождавшие его, специально собирали лепестки магнолии и бросали их в бассейн, чтобы отцу было что оттуда доставать.

За этим занятием я и обнаружила его одним воскресным утром: на воде бассейна играли блики солнца, до меня доносился плеск сачка. Я рассказала отцу про свой сон и описала тот момент, когда невидимые руки вытащили меня на другой берег. Честно говоря, я не ожидала, что он что-то мне ответит, но, достав очередную порцию лепестков, он сказал: «Надо продолжать плыть». Я не знаю, какой именно смысл он вкладывал в свои слова, но мне кажется, что они очень хорошо описывают процесс горевания. Надо продолжать плыть.

Микеланджело говорил, что, глядя на кусок мрамора, он верил: форма, которую ему предстоит из него высечь, уже существует там, внутри. Давид, Пьета, Моисей уже там. И его работа как скульптора состояла в том, чтобы отсечь всё лишнее и явить миру спрятанную в камне форму. Так происходит и в жизни. Наша любовь, наши радости и печаль, наши утраты призваны явить нам – отсекая всё, что скрывает нашу истинную сущность, – какими мы можем быть. Другое дело, что этот процесс бывает болезненным.

«В слезах есть нечто святое, они посланники не слабости, но силы, они рассказывают о невыносимом горе и непостижимой любви».

Вашингтон Ирвинг

Ранние стадии

Глава 4. Кто этот незнакомец?

Человеческий мозг полон загадок. На собраниях группы поддержки периодически звучали рассказы о том, как близкий человек вдруг снова обретал ясность мышления. Родственникам казалось, что больной выздоравливает, хотя это было невозможно. Спустя неделю всё возвращалось на круги своя. Данному феномену нет объяснения, он может даже затруднять диагностику стадии БА.

В 1990-е годы, когда моему отцу поставили диагноз, вся информация (которой и так было немного) о БА представляла собой перечень стадий заболевания, как будто симптомы прогрессировали линейно. Меня спрашивали, например, какая стадия БА у моего отца – первая или третья. Я даже не знаю, как появился такой вид диагностики