Как же мы не знали друг друга до этого лета, как болтались по свету, земле и воде?

А может, ты вымысел? Усталость и бред. В королевстве кривых зеркал миллион чужих отражений, но я нашёл тебя среди них, я так долго тебя искал. Синица в руке, журавль в небе.

Дни проходят, пролетают года. Высыхают океаны. Время смотрит спокойно,  с презрением. Заботится сердце, сердце волнуется: ведь не личное должно быть главным, а сводки рабочего дня. Я так боюсь не успеть хотя бы что-то успеть. Времени мало. И умираем давно понемножку мы. И путёвки в небо выдают слишком быстро.

Я наяву вижу то, что многим даже не снилось и не являлось под кайфом.  Я понимаю, что это серьёзно. Ещё чуть-чуть, и посыпятся звёзды. Нас закутало неизвестностью. Это словно кислотный распад, как на асфальт с неба упасть.

Но мир устроен так, что всё возможно в нём. Всё, что тебя касается, всё, что меня касается. 

14. Что случилось с девочками? 

Ромбов готовился к встречам с родственниками погибших девочек. Адрес матери Гусевой был в заявлении. По остальным он сделал запросы в ЗАГС.

Заодно обзванивал городские кладбища. Он не просто предполагал, он был уверен, что должны всплыть другие изувеченные памятники. Если он их отыщет  в новых местах, это подтвердит его теорию о серийности. Подтверждение требовалось ему ещё и для того, чтобы доказать себе, что он не сходит с ума, что это не совпадение, не шалости подростков, а целенаправленное ритуальное действие.

На работе он ничего не рассказывал. Представил, как Медведев копается грязными ручищами в его девочках, как Зиновьева со скукой закатывает глаза, и решил пока даже не заикаться… А ещё он прозевал момент, в который начал думать про них «мои девочки», но теперь никак не мог отвязаться от этого определения.

На Бугровском кладбище сказали, что ни с чем таким не сталкивались.

На «Красной Этне» смотритель работает недавно. Ничего не знал, но обещал навести справки.

Автозаводское, Сортировочное, Румянцевское, Высоковское… Везде глухо.

Тогда Ромбов решил, что зря он ищет на городских кладбищах. Они многолюднее, на них преступнику легче попасться. За ними лучше присматривают и, вполне возможно, если что-то такое уже происходило много лет назад, закрасили и забыли. Имело смысл искать в пригороде.

В справочнике он ткнул наугад в строчку «Кладбище посёлка Гавриловка». И… попал в цель. Видимо, сотрудник кладбища испугался, что на него попытаются перевалить ответственность, и ушёл в несознанку: памятник с закрашенными глазами есть, да, девочка, как вы узнали, не помню, когда случилось, нет, вообще потерялся во времени, никто не интересовался, заброшенный, нет средств, чтобы восстанавливать. Ромбов не мог отмахнуться от мысли, что собеседник напоминает лягушку, которая вот-вот лопнет, если на неё сильнее надавить сапогом. Он вытребовал данные: имя и даты жизни девочки. И по ним тоже сделал запрос. Кошкина Елена Семёновна была погребена в возрасте шести лет в 2006 году.

После Кошкиной он окончательно уверился в своей правоте. Пришли данные из ЗАГСа. У Насти Гришаевой была только мать, которая жила на отшибе в частном доме. У Нины Ромашки дела при жизни обстояли хуже всего: она воспитывалась в интернате для умственно отсталых детей.

Он рассудил так: мать Гусевой должна легче всего отнестись к расспросам — она сама подала заявление, а значит, готова к разговору. Ромбов дождался вечера и направился в центр. Квартира располагалась в старом пятиэтажном доме недалеко от кремля.

Дверь отворил пухлый одуван средних лет в шортах и в майке, из-под которой открывался вид на его дружелюбные дряблые плечи и с явным удовольствием наеденный живот.

— Оперуполномоченный Ромбов. Андрей Романович. Могу я поговорить с Лидией Денисовной?

— А что такое? — пробулькал хозяин, не спеша впускать гостя.

— По поводу обращения о надругательстве над захоронением.

Одуван задумался, жестом показал Ромбову, что можно войти, и пошлёпал по просторному коридору, с укоризной крикнув:

— Лида, ты написала заявление?

В коридор выпорхнула крепкая энергичная женщина в халате-кимоно с широким поясом:

— От тебя же не дождёшься, — шикнула она в сторону того, кто явно был её мужем. А потом более ласково Ромбову: — Вы по поводу Софочки?

Ромбов заверил, что он именно по этому поводу. Тогда она засуетилась и велела пройти в гостиную не разуваясь. Ромбов напустил на себя как можно более важный вид, хотя идея идти по чистому паркету уличными ботинками ему совсем не понравилось. Но когда он задумался, как неловко сейчас будет снимать обувь и тем более влезать в чужие тапки, — у него несколько раз вбок дёрнулась голова.

Гостиная словно улыбалась и лоснилась от достатка хозяев. Под светом дизайнерской кубической люстры поблёскивали тонкие цветочные завитки на золотых обоях. С дубовой тумбы по-монаршьи глядел большой плазменный телевизор. Ромбова усадили на мягкий кожаный диван.

— Нам нужно будет теперь ходить давать показания? — со смиренной горечью поинтересовался хозяин.

— Надо будет, пойдём, — заверила Гусева.

— Вы отец Софы? — спросил Ромбов.

— Отчим.

— Но у них были очень хорошие отношения, — вставила Гусева на всякий пожарный.

Ромбов записал полное имя отчима и расспросил про род занятий. Отчим был тихим научным сотрудником в компании, разрабатывавшей ветеринарные лекарства. Мать владела двумя салонами красоты.

— Каково ваше отношение к религии?

Пара переглянулась.

— Я крещёная, — сказала женщина, — но в церкви редко бываю. Хотя на крещении сына наших друзей недавно были…

— А почему вы спрашиваете?

Ромбов спрашивал, потому что пытался прощупать, не принадлежат ли Гусевы к какой-нибудь секте, но эта версия с самого начала казалась ему малоправдоподобной.

Сказать он этого, конечно, не мог, поэтому объяснил так:

— Чтобы понять, что могло привлечь к могиле религиозных фанатиков или оккультистов. Может быть, вы брали дочь на какие-то мероприятия?

— Господи, вы за кого нас держите! — возмутился одуван. — Я доктор наук.  И ребёнка мы воспитывали в парадигме рационального мышления. Зачем нам её брать на «какие-то мероприятия»?

Следовало уводить разговор в более миролюбивое русло.

— Я просто собираю данные.

— Да-да, мы понимаем, — жена бросила злобный взгляд на одувана.

— Как погибла девочка? — спросил Ромбов.

У матери задрожал голос:

— Друзья её взяли кататься с горки на ватрушке. Врезалась в ржавые качели головой. Несколько дней в реанимации… — закончить не смогла, заплакала.

Ромбов отметил, что смерть происходила на глазах свидетелей в