Образная система «Бесплодной земли» построена на гнетущем контрасте. Грустный, жалкий, безрадостный секс между офисными работниками и бессмысленная болтовня в пивной, внезапно замолкающая, когда выброшенные на улицу завсегдатаи, лишившись света, уютного тепла камина и пинты пива, оказываются среди всякой нечисти. Детский стишок и старинная народная мелодия, порожденная ужасом чумных лет, слагаются в угрюмый лейтмотив всей поэмы. Элиот от души презрел бы это сравнение, но этот напев производит на читателя впечатление, сходное с печально известным леденящим кровь «раз, два, Фредди заберет тебя» из франшизы «Кошмар на улице Вязов» режиссера Уэса Крейвена.

В итоге Элиот сумел наилучшим для себя образом сбежать из бесплодной земли ужасов. В 1920-х годах он в поисках душевного покоя обратился в англиканство в версии Высокой церкви [11]; по всей видимости, она удовлетворяла его потребность в мистическом опыте, который он ранее стремился почерпнуть из буддизма, – подобно тому, как Альбин Грау интересовался оккультизмом.

Увлечение Элиота мрачной тематикой не прервалось после его обращения в новую веру. Хоть он и закончил свою жуткую поэму повторением слова Шанти, которое на санскрите означает «мир», «покой», однако ничто в то время не давало спасения от ужаса, порожденного Великой войной. В последующие годы друг и наставник Элиота Эзра Паунд подвиг своего протеже углубиться во темную сторону XX века, заново пробудив в уравновешенном Элиоте иррациональные страхи, которые побуждали его к странствию по пустошам.

Война и жанр выморочных историй

«Ох, уж это Шанти! Шанти! Шанти! Ну ладно», – едко отозвался американский мастер хоррора Говард Филлипс Лавкрафт в письме своему молодому протеже Фрэнку Б. Лонгу. Лавкрафт постоянно высмеивал Элиота; этот чрезвычайно успешный литератор стал у него своего рода навязчивой идеей. Хотя Лавкрафт и сетовал по поводу якобы несостоятельного искусства Элиота, он читал и перечитывал его произведения, написал на него пародию для любительского журнала, ходил слушать выступление поэта, когда тот приезжал в Новую Англию, а через год после прочтения «Бесплодной земли» попробовал свои силы в написании поэмы в прозе, которая была посвящена все тем же пустым темным глубинам49.

В судьбах Лавкрафта и Элиота есть много сходства и контрастных отличий. Как и Элиот, Лавкрафт пытался поступить на военную службу в 1917 году и был признан непригодным по здоровью. Оба презирали многое из того, что Лавкрафт называл «ублюдочная Механамерика», то есть общество, променявшее искусство на лязгающие механизмы индустриализма и принявшее такое количество иммигрантов, которое и Лавкрафт, и Элиот считали неприемлемым50.

Несмотря на то что Лавкрафту не удалось побывать в окопах, тень мировой войны отразилась и в его творчестве. Уже самые первые его рассказы – «Дагон» и «Храм» – повествуют о нечеловеческих ужасах, которые со временем могут поглотить «уставшее от войны» человечество. А в его более известных рассказах, созданных между 1926 и 1936 годами, описываются чудовища, от которых люди будут спасаться, «убегая в мир и безопасность нового темного века». На такие размышления его натолкнуло среди прочего двухтомное сочинение немецкого историка Освальда Шпенглера «Закат Европы» (1918, 1922), где высказывалось пессимистичное предположение, что мировая война представляет собой взрывоподобное крушение ценностей, которыми Запад руководствовался со времен Средневековья, и что она ускорит наступление тьмы и разложения.

«Ньярлатхотеп» Лавкрафта (1920) – стихотворение в прозе, не публиковавшееся официально при жизни автора, – отражает пустоту и страх перед последствиями войны. В этом произведении описывается «пора политических и социальных потрясений», которые охватили весь мир. Лавкрафт пишет о гнетущем человечество «чудовищном чувстве вины», подразумевая под ним горечь и панический ужас, испытываемые как участниками, так и свидетелями жуткой резни, в которую превратилась эта война.

В эту социальную и метафизическую пустошь, куда «из бездны между звездами дуют леденящие ветры», приходит Ньярлатхотеп, «крадущийся хаос». Лавкрафт, закоренелый англосаксонский расист, придал Ньярлатхотепу черты «выходца из Египта… смуглого, стройного, зловещего», но в некотором смысле это существо является почти идеальным воплощением заманчивой идеи фашизма. Оно держит мир в состоянии восторженного изумления и отчаяния. Лавкрафт соединяет в нем черты звезды реалити-шоу, политического демагога и Николы Теслы. Ньярлатхотеп манипулирует толпой при помощи психологических трюков, эффектно показывая ей чудеса электричества. Одержимые ужасом люди завороженно смотрят и внимают.

Лавкрафт заканчивает этот мысленный эксперимент сценой всеобщего разложения и смерти, и его «бесплодная пустошь» во многих отношениях гораздо ужасней, чем у Элиота. «Пора политических и социальных потрясений» приводит людей к осознанию того, что они живут внутри огромного многомерного трупа, «отвратительного кладбища вселенной», откуда доносятся «приглушенный, сводящий с ума бой барабанов и пронзительное монотонное завывание богохульных флейт, исходящие из непостижимых неосвещенных вневременных пространств».

Видение Лавкрафта, безусловно, окрашено в более темные тона, чем даже у Элиота, но сходство между ними трудно не заметить. Само понятие стихотворения в прозе несет на себе печать модернизма. Страшный город бесчисленных преступлений Лавкрафта весьма напоминает нереальный город Элиота. В описаниях обоих городов наличествуют, среди прочего, марш неупокоенных мертвецов, павших жертвами пустоши.

Оба автора совершили обратную эволюцию к своеобразным версиям консерватизма и проявили склонность к мрачным пророчествам о ползучем наступлении хаоса фашизма. В силу принадлежности к англиканской церкви Элиот во многом разделял распространенный в начале XX века антисемитизм, который время от времени явно прослеживается в его поэзии. Лавкрафт исповедовал философский пессимизм, полагая, что традиции, история и расовая мифология на фоне вселенской бессмысленности существования являются для людей крошечным плотом в «черных морях бесконечности». Иногда он признавал и собственные убеждения на сей счет иллюзорными уловками разума, пытающегося оградиться от соблазна самоубийства51.

Это отрицание какого бы то ни было смысла и порядка во вселенной не помешало ему оставаться приверженцем систематичного набора идей, заимствованных из псевдонаучного расизма, зародившегося в XIX веке и трактующего вопросы различий между людьми. Примечательно, что в противоположность утверждениям некоторых его апологетов Лавкрафт в своем литературном творчестве явно опирался на расистские идеи. В 1920-е годы он с похвалой отзывался о Муссолини, а в 1933-м полагал, что нацизм для немецкого народа – разумный выход из создавшегося положения, хоть и считал Гитлера немного смешным. Современному читателю трудно понять, почему Лавкрафт не распознал в этих деятелях своего собственного персонажа Ньярлатхотепа – подступающего хаоса, порожденного отчаянием тех лет 52.

Первая мировая война стала для Элиота и Лавкрафта источником апокалиптических видений. Их творчество кажется эхом безумного мира, стремящегося к саморазрушению. «Бесплодная земля» Элиота напоминает отвратительное кладбище вселенной Лавкрафта, а то, в свою очередь, леденит кровь как смертоносная чума, которую несет