Остроградским в университете, он работал далеко не в полную силу. Резкая перемена наступила в начале 1818 г., когда Остроградский перешёл жить на квартиру преподавателя математики Харьковского университета Андрея Федоровича Павловского.

Там-то и выяснилось, что у Миши есть уникальный дар. Павловский сообщил об этом ректору университета Тимофею Осиповскому, и они вместе отшлифовали это дарование. В 1818 году Остроградский получил аттестат кандидата, но вскоре его лишился.

Осиповский закрывал глаза на то, что его студенты не питают интереса к религии и немецкой философии, и Остроградский под его влиянием стал атеистом. Но не он один был начальством для университетских питомцев. Этажом выше учебных аудиторий находилась квартира попечителя учебного округа Захара Яковлевича Карнеева, который в своём циркуляре так описывал концепцию вуза:

«Вообще философия недостаточна в средствах к восстановлению падшего человеческого естества, исправления нравственности и улучшения сердца без понятия Евангельского и вообще христианского учения… Первое и главное средство познания истины христианства есть прилежное чтение Библии».

Такую позицию поддерживали и посетивший Харьков в 1817 году Александр I, и министр народного просвещения князь Александр Николаевич Голицын. Особенно рьяным носителем этой концепции был адъюнкт философии Андрей Дудрович, чьи лекции Остроградский демонстративно игнорировал. Вот он-то и добился аннулирования кандидатского аттестата будущего академика и потребовал пересдачи экзаменов в полном объёме. В 1820 г. Остроградский не получает диплом за вольнодумство и непосещение лекций по богословию.

Карнеев мнение Дудровича уважил и с отзывом «о неуместных запутанностях и неправильностях, допущенных Осиповским в деле о производстве Остроградского в кандидаты», препроводил все дело на решение министру народного просвещения и дел духовных. Князь Голицын согласился с мнением Дудровича и отзывом Карнеева и предписал:

«Предоставить Остроградскому, буде пожелает, вновь подвергнуться испытанию к получению студенческой степени, на точном основании положения о производстве в учёные степени, а засим по предписанному в том же положении порядку достигать и прочих учёных степеней; удержанный же у Остроградского выданный ему в 1818 г. студенческий аттестат – не возвращать».

Вскоре Михаил уговаривает отца дать денег на продолжение учёбы в Париже. И тот, как ни странно, соглашается. Вообще, вся переписка великого математика с родителем сводится только к тому, что сын нуждается в средствах.

Добравшись до французской столицы, он поражает своими способностями знаменитых математиков Коши, Фурье и Лапласа. Он учится у них и публикует свои труды, которые получают их высокую оценку.

Но Остроградский не был бы собой, если бы не проявил свое природное наплевательство к формальностям и деньгам.

В отличие от своего ближайшего друга, будущего академика Буняковского, он не спешит вливаться в ряды студентов Сорбонны и остаётся вольнослушателем. Ведя бесшабашную жизнь, Михаил Васильевич попадает в долговую тюрьму Клиши, откуда его выкупает не славящийся щедростью академик Огюстен Луи Коши. Тот самый, который создал каркас современной высшей математики и так оценил Остроградского: «Этот русский молодой человек одарен большой проницательностью и весьма сведущий».

Коши знал, кого выкупал из тюрьмы. Ведь именно благодаря работам Остроградского разрабатываемые им и Лагранжем дифференциальное и интегральное исчисление, а также теория поля и другие направления высшей математики и аналитической механики приняли законченный вид и стали применимы на практике.

Без всякого диплома в 1823 году его принимают профессором в коллеж Генриха IV. Там он демонстрирует невероятные успехи в разных областях математики.

Однако кроме научных трудов и вечных денежных затруднений с ним случается история и посерьезней. Возясь с фосфорными спичками, Остроградский теряет глаз, и с тех пор все его коллеги и ученики за глаза звали его Циклопом. А что, такой же огромный ростом и одноглазый.

«Сала не хватит!»

В 1828 году Остроградский возвратился на родину с заслуженной репутацией талантливого ученого, но в таком виде, что поначалу был принят за бродягу или карбонария. Вот как его описывает служивший тогда в Дерпте поэт Николай Языков:

«Дней пять тому назад явился ко мне неизвестный русский пешеход от Франкфурта – ему мы тоже помогли: вымыли, обули, одели, покормили и доставили средства кормиться и дорогой до Петербурга. Ему прозвание

– Остроградский; он пришёл в Дерпт почти голым: возле Франкфурта его обокрали, а он ехал из Парижа, где 7 лет учился математике, – как он говорил, был даже учителем в школе Генриха IV, к брату в Петербург. Что он русский, был долго в Париже и точно так называется как выше сказано

– это мы видели из его пропуска, но что он, зачем был там и зачем идёт в Петербург – не знаем».

Некоторое время Михаил Васильевич оказался под негласным надзором полиции, но вскоре «сатрапы самодержавия» поняли, что он не их клиент: любит сало и математику, революцией не интересуется.

В Петербурге Остроградский сначала остановился у своего брата Осипа. Чтобы устроиться на службу, он просил отца выслать ему патент на чин коллежского регистратора, выданный ему ранее Полтавской почтовой конторой.

Научная же общественность быстро оценила его заслуги, и в 1830 году Остроградский был избран экстраординарным академиком Петербургской Академии наук, а через год и ординарным.

Так к двадцати девяти годам у него появился не просто диплом, а такое звание, которое большинство его коллег получает лишь в преклонные годы.

С тех пор и почти до самой смерти Остроградский преподавал в военных учебных заведениях российской столицы.

«Остроградский не ограничивался одними учеными работами и едва ли не большую часть своего времени посвящал преподавательской деятельности, чем и объясняется сравнительная малочисленность появившихся в печати его учёных трудов. Вскоре после вступления в члены Петербургской Академии Наук он занял должность профессора в офицерских классах Морского Кадетского Корпуса и в институтах: Корпуса инженеров путей сообщения и Главном Педагогическом, а несколько позже еще и в двух военных училищах: в Главном Инженерном и в Артиллерийском. Чтение лекций в этих учебных заведениях сделало имя Остроградского, при посредстве его многочисленных слушателей, очень известным в России и при том не только в ученых кругах», – говорится в словаре А. Половцова.

По поводу профессорской деятельности Остроградского академик Осип Сомов пишет:

«При всей пользе, которую доставляли юношеству лекции Остроградского, его отвлекала от научных занятий тяжёлая преподавательская обязанность, сопряжённая с тратою времени, часто без существенной пользы, на экзамены и заседания в разных комиссиях, в которых происходили бесконечные прения, не всегда приводящие к надлежащему результату и нередко о предметах, чуждых науке. Все это было способно только ослабить энергию ученого, поглотить его живую силу, действовать как вредное сопротивление.

Если бы Остроградский не был вынужден искать занятий вне Академии, будучи вполне обеспечен хорошим содержанием, то его математический талант был бы без