– Тебе вряд ли удастся отыскать в этом городекакие-нибудь книги, – говорил стражник, поднимаясь вместе со мной полестнице следом за женщиной. – Молодежь уезжает отсюда – слишком уж тихоеи спокойное это место. Зато для мелких лавочников просто рай. А молодые людисегодня разбегаются по университетам. Но здесь красиво, и жить можнопревосходно, просто прекрасно!

Когда мы добрались до комнаты, я предупредил пожилуюженщину, что свеча должна будет гореть всю ночь, и поинтересовался:

– Сколько церквей в вашем городе?

– Две доминиканские и одна кармелитская, – ответилсгорбившийся в проеме двери стражник, – а еще есть прекрасная стариннаяфранцисканская церковь. В нее-то я и хожу. Здесь никогда не случалось никакихнеприятностей.

Старушка затрясла головой и попросила его помолчать. Оназажгла свечу и жестом указала, что ее можно оставить на этом месте.

Я присел на кровать и уставился в пространство, снетерпением ожидая, когда же наконец мне принесут обещанную тарелку с холоднойбараниной и графин вина. А стражник тем временем продолжал без умолку болтать:

– …Наши школы соблюдают суровую дисциплину, учителяздесь взыскательны…

Вошедшая в этот момент старушка вновь велела ему помолчать.

– …Никто не осмеливается затевать скандалы в нашемгороде… – произнес он напоследок, и оба они вышли.

Я с жадностью набросился на еду с одной-единственной целью:срочно восстановить силы. Поглощенный печалью, я и помыслить не мог о том,чтобы получить от пищи удовольствие. Чуть позже я выглянул в окно и, обративвзор к маленькому клочку густо забрызганного звездами неба, воззвал о помощи ковсем известным мне святым и ангелам. А после недолгой молитвы тщательно заперокно.

Потом задвинул засов на двери.

Удостоверившись, что свеча в углу надежно защищена отсквозняка и ее вполне хватит до самого рассвета, я, не раздеваясь, буквальнорухнул на узкую комковатую постель, не сняв с себя ни сапог, ни меча, никинжалов. Опустошенный, вымотанный до предела, я был уверен, что мгновеннопогружусь в глубокий сон, но вместо этого долго лежал, глядя во тьму передсобой, не в силах унять дрожь напряжения, охваченный ненавистью и болью, сразбитой искалеченной душой. Во рту стоял привкус смерти, как будто япресытился ею.

До меня доносилось отдаленное ржание лошади, о которойдолжны были позаботиться внизу, а иногда шаги редких прохожих на пустынныхкаменных улицах. По крайней мере, здесь я был в безопасности.

Наконец на меня снизошел долгожданный сон, всеобъемлющий исладкий. Стянутые в тугой узел нервы, державшие меня в перевозбужденномсостоянии и буквально сводившие с ума, словно растворились, и я погрузился внемую, лишенную сновидений тьму.

Я еще успел осознать, что достиг того блаженного состояния,в котором ничто не имеет значения, кроме глубокого, восстанавливающего силысна… А затем все ощущения исчезли…

Меня пробудил к жизни какой-то шум, и сон мгновенноулетучился. Свеча давно догорела. Рука оказалась на ножнах еще до того, какоткрылись глаза. Я лежал на узкой постели спиной к стене, разглядывая комнату вкаком-то странном свете, источник которого мне был непонятен. Я мог различитьтолько запертую на засов дверь, а когда повернул голову, то увидел, чтозарешеченное окно, вне всякого сомнения, взломано. Скупой свет, падавший настену, исходил от неба снаружи. Это робкое, слабое сияние придавало моей крошечнойкаморке вид тюремной камеры.

Ощутив дуновение свежего воздуха, скользнувшее по щеке ивокруг шеи, я крепче сжал рукоятку меча и стал напряженно вслушиваться, ожидаянеизвестно чего. Раздалось тихое, едва слышное потрескивание, и кровать – илимне только показалось? – чуть-чуть сдвинулась с места, как если бы подчьим-то давлением.

Мне никак не удавалось сфокусировать взгляд – темнотаразмывала очертания всех без исключения предметов. И вдруг из этой тьмы предомной возникла неясная, колеблющаяся тень – человеческая фигура… Какая-тоженщина смотрела мне прямо в глаза, а ее волосы коснулись моего лба.

То была Урсула.

Лицо демона застыло не более чем в дюйме от моего, апрохладная и гладкая ладонь обхватила и крепко сжала лежащую на рукоятке мечаруку. Скользнув ресницами по моей щеке, Урсула поцеловала меня в лоб.

Несмотря на весь свой страстный гнев и возмущение, я не могпротивиться ощущению сладости этого момента. Омерзительный прилив чувственностипронзил меня насквозь, захлестнул с ног до головы.

– Strega! – с отвращением вскричал я.

– Не я убила их, Витторис. – Ее голос былумоляющим и в то же время исполненным достоинства и удивительной силы, хотязвучал тихо и, без сомнения, мог принадлежать только очень молодой женщине.

– Ты их похитила, – возмутился я, с неистовымусилием пытаясь высвободиться. Однако все мои попытки были тщетны, а когда яхотел было вытащить из-под себя левую руку, она завладела и ею, а затем вновьпоцеловала меня.

Уже знакомый потрясающий аромат, исходивший от Урсулы, илегкие касания волос, щекотавших мне лицо и шею, возбуждали бесстыдную дрожь вовсем моем теле.

Я силился отвернуть лицо – напрасно прикосновения нежных губбыли чрезвычайно нежными, почти благоговейными.

Она прильнула ко мне, упругие груди под великолепной тканью напряглись,я ощущал мягкость стройного бедра, прижатого к моему, и настойчивые движенияязыка, лизавшего мои губы.

Предательский трепет собственного тела заставил менябуквально оцепенеть, и я застыл, безуспешно стараясь погасить бушующий внутрипожар страсти.

– Убирайся вон, ведьма, – шептал я, преисполненныйярости и тем не менее не в силах побороть пламя, полыхавшее в моих чреслах, неимея воли остановить дрожь, волнами пробегавшую по спине.

Глаза Урсулы, полускрытые трепещущими ресницами, ярко горелив темноте, она то страстно приникала губами к моему рту, то слегка скользилаими по лицу, словно поддразнивая, то отстранялась и просто прижималась ко мнещекой – ощущение было таким, словно по коже порхнуло легкое птичье перышко.

Ее кожа сияла во тьме, как прозрачный фарфор. И вся онаказалась похожей на мягкую куклу из благоухающих волшебных тканей, куда болееподатливых, чем людская плоть, но в не меньшей степени способныхвоспламеняться. Жар, исходивший от нее ритмичными волнами, истекал из самойпрохлады кончиков пальцев, ласкающих кисти моих рук, страстное тепло ее языка –увлажняющее, восхитительное и неистовое – опаляло мне губы.