– Какая лучше? – спросила она и повернулась ко мне, держа в руках двое плечиков с кофточками белого и голубого цветов.

На мой взгляд разницы не было никакой. Сложность для меня единственно состояла в том, чтобы подобрать как можно более убедительные эпитеты. Элен была маленькой женщиной, и, как любую женщину, в чем угодно ее могли убедить только красивые слова.

– Голубая лучше, – наугад ответила я.

– Почему ты так думаешь?

– Красивый, свежий … очень голубой цвет, – сказала я, запнувшись об “очень голубой”.

– Разве мне не идет белое? – продолжила мучить меня она.

– Я этого не говорила.

– Так скажи!

Я задумалась: в сравнении с “очень голубым”, “очень белый” уж точно прозвучал бы фальшиво.

– Тебе идет абсолютно все, Элен! – щедро одарила я ее комплиментом, чтобы закончить с этим занятием.

– Спасибо, Кэт! – воскликнула она. – Знаешь, я так волнуюсь. Может лучше платье?

Женщина! Как творожники, она будет глотать комплименты до тех пор, пока не увидит дно тарелки и твоего терпения.

– Можно и платье, особенно вон то – красное! Очень… – я отчаянно подбирала слово для красного платья, и неожиданно для себя самой заключила: – сексуально!

– Значит – его и надену! – обрадовалась Элен.

А как обрадовалась я, когда смогла, наконец-то оставшись одна, лечь в кровать и отгородиться от всех открытой книгой.

Время так медленно близилось к обеду, что мне казалось оно совсем остановилось. Так же казалось и моему желудок, который был пуст с самого утра и то и дело справлялся о времени обеда недовольным урчанием. Убавив объем школьной повинности на несколько страниц, я отложила чтение и направилась в кухню. Бабушка была где-то на середине своего обеденного сна, который, по обыкновению, был чутким и больше походил на театральную пьесу, где герой перед своей репликой играл спящего.

– Ты куда? – незамедлительно последовала реплика героя.

– Молока хочу выпить, – ответила я и продолжила свой путь.

– В холодильнике свежее – наливай, – бросила она мне вслед.

Вынув банку с молоком, я налила себе полный стакан и села за стол напротив открытого окна. Окно кухни смотрело на узкий переулок, совсем тихий и безлюдный, поросший лопухами. Я медленно отпивала из стакана и разглядывала привязанную к ограде соседскую лошадь Малинку. Это был один из тех жарких июльских дней, во время которых и без того медленная деревенская жизнь совсем замирала в ожидании дождя. Из-за дрожащего горячего воздуха все, казалось, плыло перед глазами и выглядело нереальным. Сонную полуденную тишину нарушали лишь стрекотание кузнечиков в траве да короткие жужжания мушиных полетов.

Вдруг до моего слуха донесся чей-то смех. Я вытянула шею и, не отрывая стакан молока от губ, выглянула в окно. На углу нашего дома стоял Антон и надсадно смеялся. Одну руку он держал на животе, а другой – опирался на изгородь палисадника. Рядом, в траве, лежал его велосипед. Разросшиеся кусты смородины скрывали от меня того, кто стоял напротив, но по частным вздохам и всхлипываниям я догадалась, что это была Элен.

– “Да, урок езды в самом разгаре”, – подумала я и, допив молоко, стала наблюдать за ними.

Из-за кустов показалась ее ножка. Она принялась сбивать ею пушистые шапки одуванчиков и хохотать каждый раз, когда облако потревоженных пылинок поднималось в воздух. Антон тоже смеялся и с интересом наблюдал, но скорее не за белыми порхающими зонтиками, а за тонкой ножкой Элен. Одуванчики поднялись в воздух и закачались в душном мареве. Элен сделала шаг навстречу Антону, и ветки смородинного куста открыли ее моему взору. Она несколько раз покружилась на месте и взмахнула руками, разогнав над головой облако снежинок. Подол ее платья взвился по спирали вверх, и из-под него показались ее пухлые бедра. В этом огненном платье она походила на зажженную свечу, напрасно прогорающую в яркий солнечный день. Как заколдованный, Антон стоял и любовался, не смея шелохнуться, чтобы не спугнуть привидевшийся ему мираж.

– Хочу кататься! – вдруг громко крикнула Элен и, присев в траву, ухватила велосипед за руль.

– Подожди, я помогу тебе сесть, – сказал он.

Он помог ей поднять велосипед и, сжав одной рукой руль, а другой – край седла, начал терпеливо объяснять.

– Вот сюда ставь ногу и вот так садись.

Элен, разыгрывая милую женскую неуклюжесть, поставила свою туфельку на педаль и опустилась на седло. На лицо Антона упали румяные тени, как если бы к нему и впрямь поднесли горящую свечу. От напряжения, с которым он удерживал руль, на одной его руке проступили вены, вторая же – утонула в складках платья Элен, что придало всей сцене интригующую остроту.

– Держись крепко! – сказал Антон и покатил велосипед по дороге.

Элен нервно смеялась, закатывала глаза и дразнила его двусмысленным фразами, вроде “ты меня утомил” и “дай мне отдохнуть”. Они несколько раз прокатили мимо кухонного окна и скрылись из виду. Мы с Малинкой переглянулись, и она принялась снова с аппетитом щипать траву. Мой же голод пропал надолго, и я проспала до позднего вечера.

Коробочка с секретом

Когда я открыла глаза, желтый закатный свет сочился в комнату. Воздух был сухим и колючим с запахом пыли. Через открытое окно в изголовье кровати влетал ветерок и трогал мой лоб. Слегка колыхалась занавеска, и изредка поскрипывали металлические гардинные кольца. У кого-то работал телевизор. Было слышно, как неразборчиво бормочущий мужской голос сообщал подробности заседания членов правительства.

– Зачем ты тащишь меня с кровати? – промямлила я разучившимся говорить ртом.

– Я разбудила тебя? Прости, – виновато сказала Элен и отпустила мою руку. – Я хотела тебя подвинуть. Посмотри, как ты разлеглась.

И впрямь я лежала на самой середине кровати, как загорающий, раскинув руки и ноги в стороны. Я привстала и села в кровати. На Элен все еще было то самое красное платье, которое мы выбрали утром, волосы ее были собраны на затылке.

– Ты не заболела? – заботливо спросила она. – Бабушка сказала, ты весь день проспала.

– “А ее, по-видимому, весь день не было дома”.

– Нет, я не больна, – ответила я и про себя добавила: “Или мне бы хотелось в это верить”.

– Вот и прекрасно, значит – поболтаем, – сказала она и села рядом со мной на кровать.

Я окинула ее сонным взглядом. Ее небесные глаза, казалось, вобрали в себя вечерний сумрак и сделались темными и лукавыми. Костер, которым горело ее красное платье днем, истлел, и всюду на его ткани были видны пепельно черные разводы. Элен выглядела уставшей и как будто даже похудевшей. Я отвернулась и задумчиво посмотрела в окно.

– О чем ты хочешь поболтать?

– Не о чем, а о ком, – начала Элен, – если тебе, конечно, интересно.