Итак, Тинклеру, камердинеру, было приказаноотыскать горничную мисс Эми и поручить ей уведомить мисс Эми, что мистер Дорритжелает ее видеть. Отдавая это распоряжение, мистер Доррит весьма строго смотрелна Тинклера, а затем проводил его до дверей подозрительным взглядом; а вдруг онтаит какие-либо мысли, оскорбительные для достоинства господ, или, паче чаяния,до его ушей еще в прежнее время доходили какие-нибудь тюремные анекдоты, и онсейчас хихикает про себя, вспоминая их. И если бы хоть тень улыбки промелькнулав эту минуту на лице Тинклера, мистер Доррит до конца своих дней был быубежден, что не ошибся. Но, на свое счастье, Тинклер обладал довольно постной исумрачной физиономией и благодаря этому избежал грозившей ему опасности. Аворотившись, он доложил о мисс Эми таким похоронным тоном, что произвел намистера Доррита (который снова впился в него испытующим взглядом) впечатлениепримерного молодого человека, воспитанного в богобоязненном духе раноовдовевшей матерью.

— Эми, — сказал мистер Доррит, — мы с миссисДженерал только что беседовали о тебе. Нам обоим кажется, что ты здесь живешьсловно бы чужая. Отчего — кха — отчего это?

Пауза.

— Должно быть, мне нужно время, отец.

— Предпочтительнее говорить «папа», моя милочка,— заметила миссис Дженерал. — «Отец» звучит несколько вульгарно. И кроме того,слово «папа» придает изящную форму губам. Папа, пчела, пломба, плющ и пудинг —очень хорошие слова для губ; в особенности плющ и пудинг. Чтобы наружностьсоответствовала требованиям хорошего тона, весьма полезно, находясь в обществе,время от времени — например, входя в гостиную, — произносить про себя: папа,пчела, пломба, плющ и пудинг, плющ и пудинг.

— Прошу тебя, дитя мое, — сказал мистерДоррит, — внимательно следуй всем — кха — наставлениям миссис Дженерал.

Бедная Крошка Доррит, глянув с тоской нанесравненную лакировщицу, обещала, что постарается.

— Ты сказала, Эми, — продолжал мистер Доррит,— что, должно быть, тебе нужно время. Для чего?

Снова пауза.

— Я только хотела сказать, что мне нужновремя, чтобы привыкнуть к новой для меня жизни, — вымолвила Крошка Доррит, сглубокой любовью глядя на отца, которого чуть было не назвала плющом или дажепудингом из желания угодить миссис Дженерал и заслужить его одобрение.

Но мистер Доррит нахмурился и глядел вовсе неодобрительно.

— Эми, — возразил он, — мне кажется, времени утебя было более чем достаточно. Кха — ты меня удивляешь. Ты меня огорчаешь.Могла же Фанни преодолеть все эти маленькие затруднения, отчего же — кхм — тыне можешь?

— Надеюсь, что скоро смогу, — сказала КрошкаДоррит.

— Я тоже надеюсь, — сказал отец. — Горячонадеюсь, Эми. Я затем и позвал тебя, чтобы сказать — кхм — достаточно ясносказать в присутствии миссис Дженерал, которой мы все крайне обязаны за то, чтоона любезно согласилась присутствовать здесь — кха — в данном случае, как ивообще (миссис Дженерал снова закрыла глаза), что я — кхм — недоволен тобой. Тывесьма затрудняешь для миссис Дженерал исполнение задачи, которую она на себявзяла. Ты и меня ставишь в крайне неловкое положение. Как я уже говорил миссисДженерал, ты всегда была моей любимицей; я всегда был тебе другом и товарищем;за это я теперь прошу — кха — убедительно прошу тебя больше считаться с —кха-кхм — с обстоятельствами и поступать во всем так, как приличествует твоему— твоему званию.

Будучи взволнован и стремясь придать своейречи побольше пафоса, мистер Доррит запинался несколько сильней обычного.

— Я убедительно прошу тебя, — повторил он, —отнестись со вниманием к моим словам и — кха — употребить серьезные усилия длятого, чтобы твое поведение было достойно — кхм — мисс Эми Доррит и отвечало быпожеланиям моим и миссис Дженерал.

Услыхав свое имя, упомянутая дама сновазакрыла глаза, потом снова открыла их и, встав с кресла, разразилась следующиммонологом:

— Если мисс Эми Доррит, не пренебрегая моейскромной помощью, уделит должное внимание приобретению светского лоска, умистера Доррита не будет больше поводов для беспокойства. Пользуясь случаем,позволю себе заметить в виде примера, что едва ли уместно смотреть на нищих стаким интересом, какой имеет склонность выказывать одна моя маленькаяприятельница. На них совсем не следует смотреть. Никогда не следует смотреть нанеприятное. Не говоря уже о том, что это нарушает элегантную невозмутимость,лучше всего свидетельствующую о хорошем воспитании, подобная склонность несовместима с утонченностью образа мыслей. Истинно утонченный образ мыслей в томи состоит, чтобы не замечать ничего, что не является вполне приличным,пристойным и приятным. — Изложив эти возвышенные соображения, миссис Дженералсделала глубокий реверанс и удалилась, поминая Плющ и Пудинг, о чем можно былодогадаться по движению ее губ.

До этой минуты Крошка Доррит и говорила имолчала, сохраняя спокойную сосредоточенность и ясный, ласковый взгляд. Еслипорой и затуманивался этот взгляд, то лишь на короткое мгновение. Но как толькоона осталась наедине с отцом, руки ее, лежавшие на коленях, тревожнозашевелились, и с трудом сдерживаемое волнение отразилось на лице.

Не о себе думала она. Быть может, предыдущийразговор и показался ей немного обидным, но не это было причиной ее тревоги.Все ее мысли, как и прежде, были только об отце. С первых дней перемены в ихсудьбе ее томило смутное предчувствие, что, несмотря на эту перемену, ейникогда не увидать отца таким, каким он был до тюрьмы; и мало-помалупредчувствие это перешло в тягостную уверенность. В упреках, которые только чтопривелось выслушать, во всем поведении отца с нею она узнавала знакомую теньтюремной стены. Теперь тень выглядела по-иному, но это была все та же зловещаятень. С болью и горечью приходилось сознаться, что напрасны все попытки уверитьсебя, будто время может стереть след, оставленный четвертью века пребывания зарешеткой. Но если так, он не виноват; и она ни в чем не винила его, ни в чем неупрекала; не было в ее преданном сердце иных чувств, кроме безграничнойнежности и глубокого сострадания.

Вот почему ни роскошь дворцовых покоев, никрасота города, раскинувшегося за дворцовыми окнами, не существовали сейчас дляКрошки Доррит; она смотрела на отца, который восседал на мягком диване,освещенный лучами яркого итальянского солнца, а видела перед собой узникаМаршалси в жалкой полутемной комнатенке, и ей хотелось по-старому сесть с нимрядом и приласкать его и утешить, зная, что она близка и нужна ему. Быть может,он и угадал ее мысли, но они были не в лад его мыслям и чувствам. Он беспокойнозаерзал на месте, потом встал и принялся расхаживать по комнате с крайненедовольным видом.

— Вы еще что-нибудь хотели мне сказать, отец?