Но никто из этих людей не существовал длямаленькой англичанки; никого из них она не видела и не знала. Она смотрела, какразливается по небу зарево заката, алые и пурпурные полосы протягиваются надсамым горизонтом, и дома так ярко пламенеют в последних лучах солнца, чтокажется, будто их толстые стены стали легкими и прозрачными и они светятсяизнутри. Потом, когда меркло все это великолепие красок, она провожала глазамичерные силуэты гондол, развозивших гостей на музыку и танцы, и снова поднималавзор к небу, уже искрившемуся звездами. Не эти ли звезды когда-то сияли наднею, озаряя ее воображаемый бал? Тюремные ворота! Как странно вспоминать о нихтеперь!

Но она вспоминала и эти ворота и ночь, когдаона сидела возле них, положив голову Мэгги к себе на колени; и еще многие местаи картины, относившиеся к другим временам, другой жизни. Потом, перегнувшисьчерез балюстраду, вглядывалась в воду канала, словно все это таилось в ее темнойглубине. И долго-долго она сидела так, задумчиво следя за бегущими волнами, какбудто ждала, что в конце концов вся вода убежит и на обнажившемся дне она сноваувидит тюрьму, и себя самое, и знакомую комнату, и ее жильцов и посетителей —все то, что навсегда осталось для нее действительностью, живой и неизменной.

«Дорогой мистер Кленнэм!

Пишу Вам из своей комнаты в Венеции в надеждена то, что Вам приятно будет получить от меня весточку. Впрочем, едва ли этописьмо доставит Вам столько радости, сколько оно доставляет мне самой; ведь Выживете так, как привыкли жить, и не думаю, чтобы Вам чего-либо недоставало —разве что моего присутствия, да и то верно лишь изредка и ненадолго; — у меняже теперь жизнь такая странная, и мне так многого недостает!

В Швейцарии, где мы были несколько недель томуназад, — хотя мне кажется, что с тех пор прошли годы, — я во время поездки вгоры встретилась с молодой миссис Гоуэн. Она вполне здорова и вполне счастлива;это она мне сама сказала, и еще просила передать, что всей душой благодарна Вами никогда Вас не забудет. Она очень чистосердечно говорила со мной, и яполюбила ее чуть не с первого взгляда. И не мудрено; она так хороша и такобаятельна, что ее нельзя не полюбить. Ничего удивительного, если и другие еелюбят. Так и должно быть.

Я не хотела бы встревожить Вас — помню, Выговорили, что относитесь к миссис Гоуэн с глубоким дружеским интересом, — но нескрою, что мистер Гоуэн кажется мне не очень подходящим для нее мужем. Он как будтолюбит ее, а что она его любит, это и говорить нечего, но он какой-тонесерьезный — не в отношениях к жене, а вообще. Меня не покидала мысль, чтобудь я миссис Гоуэн (какое нелепое предположение! и как мне нужно было быизмениться, чтобы стать на нее похожей!), я чувствовала бы себя сиротливой инеуверенной, не имея, в сущности, на кого опереться. Мне даже показалось, что унее отчасти есть такое чувство, хоть она и не сознает этого. Но помните, Вы недолжны за нее тревожиться, ведь она «вполне здорова и вполне счастлива». А ктому же еще чудо как хороша.

Я надеюсь вскоре опять увидеться с нею; помоим расчетам она со дня на день должна прибыть в Венецию. И я всеми силамипостараюсь быть ей настоящим другом — ради Вас. Дорогой мистер Кленнэм, для Вас,верно, не имеет значения, что Вы были мне другом в ту пору, когда у меня небыло других друзей (как нет и теперь, потому что новых я не завела), а для меняэто очень, очень важно, и я об этом никогда не забываю.

Хотелось бы мне знать (но лучше, если я ни откого не буду получать писем), как идут дела в заведении мистера и миссисПлорниш, которое им помог открыть мой дорогой отец; я так рада, что и старыймистер Нэнди опять с ними и, верно, целый день распевает свои песенки, нянчавнуков. Не могу удержаться от слез, думая о моей бедной Мэгги; как там все нидобры к ней, а должно быть, первое время она тосковала без своей маменьки. Выей, пожалуйста, передайте, под строгим секретом, что я люблю ее по-прежнему, ине меньше, если не больше ее сожалею о нашей разлуке. И всем там передайте, чтоя о них думаю каждый день, и где бы я ни была, сердцем я всегда с ними. Ах,если б Вы могли заглянуть в мое сердце, Вы бы пожалели меня оттого, что судьбаменя так далеко забросила — и так высоко подняла!

Вам, я уверена, приятно будет узнать, что мойдорогой отец чувствует себя как нельзя лучше; все эти перемены благотворноотозвались на нем, и он теперь совсем не тот, каким Вы его привыкли видеть.Дядя, по-моему, тоже изменился к лучшему; но как он не жаловался прежде, так нерадуется теперь. Фанни очень мила, жива и остроумна. Она создана, чтоб бытьбогатой и знатной; привычка к новой жизни далась ей удивительно легко.

О себе я этого не могу сказать; боюсь, что мненикогда не привыкнуть. Ученье у меня подвигается плохо. Миссис Дженерал всегдапри нас, мы говорим по-французски и по-итальянски, и она прилагает все усилия,чтобы усовершенствовать нас во многих отношениях. Когда я пишу: «Мы говоримпо-французски и по-итальянски», это значит — говорят Фанни и миссис Дженерал.Что до меня, я настолько тупа, что не делаю никаких успехов. Стоит мнезадуматься о чем-нибудь, как мои мысли устремляются в привычном направлении,меня охватывает беспокойство об отце, о работе, о том, как свести концы сконцами, но вдруг я вспоминаю, что ни о чем таком беспокоиться уже не нужно, иэто так невероятно и удивительно, что мысли у меня снова убегают назад, впрошлое. Никому, кроме Вас, я бы в этом не решилась признаться.

То же самое происходит со всеми новыми дляменя странами и картинами природы. Все это очень красиво и интересно, но якак-то недостаточно сосредоточенна — недостаточно разобралась в себе самой,если Вам понятно, что я хочу сказать, — чтобы спокойно наслаждаться своимивпечатлениями. И то, что я вижу сейчас, странным образом переплетается для меняс тем, что я видела и знала раньше. К примеру, когда мы были в горах (стыднорассказывать о таких глупостях даже Вам, дорогой мистер Кленнэм), мне частопредставлялось: вон за той нависшей кручей скрывается Маршалси, а за этимснежным сугробом — комната Вашей матушки, где я так часто засиживалась заработой и где я впервые увидела Вас. А помните Вы тот вечер, когда мы с Мэггибыли у Вас на Ковент-Гардене[7]? Сколько раз Ваша комната виделась мне втемноте за окном кареты и долгие-долгие мили словно ехала вместе с нами понезнакомым местам! Тогда, возвращаясь от Вас, мы опоздали домой, и нам пришлосьдо утра оставаться на улице. Я часто смотрю на звезды, вот хотя бы с этогобалкона, и воображаю, будто снова сижу с Мэгги у тюремных ворот или брожу поночным улицам.