– А я знаю? Она не объясняет. Да и правильно. Кому нужен лох-неудачник.

Я упаковал последний топор, вжикнула молния на сумке.

– Нильс, а можно у тебя денег перехватить? – спросил вдруг Женя. – Я совсем на бобах.

– Как это? – не понял я.

– С голой задницей, – не менее понятно перевел Евгений и тут же пояснил: – Жанка все карточки мои выгребла подчистую, ячейку вытрясла. Мне сейчас пожрать толком не на что.

Еще недавно гордый и заносчивый Женя теперь явно был в депрессии. Как быстро меняется человек!

– Сколько тебе нужно? – спросил я.

– Сколько не жалко.

Я достал бумажник и выгреб всю наличность.

– Спасибо, старина, – искренне поблагодарил Женя. – Я все верну. Вот подзаработаю и верну.

Он выглядел настолько потерянным, что от моей злости не осталось и следа.

– Ладно уж, – сказал я. – Не торопись. Как сможешь, так отдашь. А что за ячейка? Бабушкино наследство хранишь? Или клад?

Не то чтобы мне было интересно, хотя ячейками сегодня, по-моему, мало кто пользуется. Я спросил просто так, просто чтобы перевести тему. Но Евгений ответил неожиданным словом, которое меня как иголкой кольнуло.

– Аурум.

Это латинское название золота почему-то сразу выстроило в голове ассоциативный ряд. В голове замелькали картинки, и все они были связаны не с таблицей русского химика Менделеева, а с алхимиками, магами и закончились лицом вполне определенного «мага». Точнее – «магессы» Прозерпины.

– Что? – нелепо переспросил я, цепляясь за ассоциации.

– Золото, инвестиционные монеты, много, больше ста штук. Вложение на черный день. Золото – вещь такая, дешеветь точно не будет. И покупательная способность у него не упадет. Да какая теперь разница…

Клубок ассоциаций начал выстраиваться в голове в еще не очень связную цепочку.

– Большая разница, – отрезал я. – Поехали.

– Куда? – не понял Женя.

– К тебе домой, – отрезал я.

* * *

Я сидел на кухне напротив Жанны Сергеевны со стаканом домашнего морса. Вдвоем с чужой беременной женой, муж которой курил под окном на детской площадке. Евгения супруга и впрямь на порог не пустила. Так и сказала мне после нашего долгого разговора в дверях на лестничной площадке: «вы можете войти, но не он». Причем сказано это было не с эмоциональностью и безапелляционностью беременной неврастенички, а с какой-то бесконечной усталостью.

Она и теперь, за столом на кухне, была скорее усталой и грустной, чем эксцентричной.

– Я впустила вас, Нильс, только для того, чтобы раз и навсегда объяснить вам: нас не нужно мирить. Это бесполезно и невозможно.

– Зачем же так категорично, Жанна Сергеевна? Если это из-за Жениной работы, то…

– Его работа здесь ни при чем, – отрезала Жанна, все же включив в себе на мгновение «сильную женщину», но тут же и потухла, вновь становясь уставшей и грустной. – Вы не поймете.

– Зачем так сразу? Мне кажется, все можно понять. Было бы желание.

Жанна не ответила. Она отвернулась к окну и долго глядела вниз на детскую площадку. Я пригубил из стакана. Морс был кислым, как ее настроение, как их с Женей отношения, как жизнь и перспективы Евгения в последние месяцы.

– Пейте морс и идите. – Она наконец повернулась ко мне, тщательно скрывая слезы. – Он ждет вас. Объясните ему, что ничего не получится, что… что так будет лучше для всех.

– А как же ваш ребенок? Ему точно не будет лучше без отца.

– О ребенке, Нильс, я как раз забочусь в первую очередь. Лучше жить без отца, чем не родиться.

Последние слова слегка отдавали бредом, но Жанна Сергеевна была трезва, разумна и вполне серьезна. Этот контраст настолько выбил меня из колеи, что я на какое-то время растерял мысли, с которыми шел к ней.

– Не вижу связи между жизнью вашего ребенка и вашими отношениями с мужем.

– Я же сказала, что вы не поймете.

– А вы попробуйте объяснить, – попросил я.

Жанна Сергеевна долго оценивающе смотрела на меня, наконец сказала:

– Хорошо. Я объясню. А потом вы уйдете. Вы знаете, что такое «дурной глаз»?

В этот момент у меня зашумело в ушах. Я кивнул скорее рефлекторно, потому что в голове взметнулись и хаотично закружились мысли – и те, с которыми я пришел, и другие, – и весь этот хаос начал складываться во вполне логичную и закономерную картинку.

Жанна Сергеевна все говорила и говорила. Слова, которые она произносила, были не ее, создавалось ощущение, что Женину жену заставили читать по бумажке. Или же она была механической игрушкой со встроенным диктофоном, которая послушно повторяет услышанное с той же интонацией, что и сказавший.

Я слушал ее вполуха. Из всей длинной и сложной речи важны были только отдельные вехи. Ребенка Жанны и Евгения сглазили еще до рождения. Сглазили очень сильно, и, если срочно не предпринять серьезных мер, ребенок может не родиться вовсе или рано умереть.

Ауру неродившегося младенца можно очистить большим количеством золота. По счастью, у Евгения в ячейке хранились инвестиционные монеты, которых могло бы хватить для очищения ауры ребенка.

– А вы не пробовали говорить об этом с мужем? – поинтересовался я.

Жанна осеклась и поглядела на меня с обидой.

– Вы мне не верите. И Женя бы не поверил.

– Кто вам обо всем этом рассказал?

– Какая разница? – Жанна снова начала раздражаться. – Вы допили морс?

Морс я не допил, но Женина супруга явно хотела указать мне на дверь. Потому я поспешил взять ситуацию в свои руки.

– Давайте я угадаю. Вам об этом рассказала Прозерпина. Вы ей сказали, что муж не поймет?

– Нет. Ей и не надо было об этом говорить. Она сама все знает. Она видит. Кроме того, именно из-за Жени сглазили малыша. Пока Женя рядом, ауру нельзя очистить. Понимаете?

– Понимаю, – кивнул я.

С каждым ее словом я понимал все больше.

– Знаете, кто такая Прозерпина?

– Уходите, – резко оборвала меня Жанна.

– Я уйду. Только сначала послушайте меня. Я же вас выслушал. Ее зовут Людмила Петровна Лагутина.

– Это по паспорту. Я знаю.

– Она рядовой делопроизводитель. Работает в моем банке.

– Каждый человек где-то работает. Не надо путать профессию с призванием. Булгаков был врачом, Иисус – сыном плотника, Менделеев…

Она была похожа на зомби из американского кино. Или на религиозного фанатика. Как-то Ариты не было дома, и к нам позвонили какие-то люди с Библией. Я с ними общался около получаса на библейские темы, потом вернулась Арита и погнала их с использованием обсценной лексики. На меня же поглядела как на полоумного: «Ни, зачем ты их впустил? Это же свидетели Иеговы». И это – «свидетели Иеговы» – прозвучало как диагноз. Мне они тем не менее показались безобидными, хотя у них была одна особенность: они говорили чужими заученными фразами, как будто им отформатировали головы, стерев оттуда всю информацию, весь жизненный опыт, образование, если оно было, – и вложили пару тематических брошюр.