Он врал, что искал меня, что до него не доходили письма, и неожиданно спросил о ребенке. Не краснея, я соврала:

– Это лишь шутка, думала, что поймаю тебя на эту уловку.

Корнет Алексин мне ответил, что наводил справки и выяснил все о моем сыне. Вот паршивец!

Вернувшись домой, я приказала никого, кроме барона, не принимать и отменила все прогулки. Барона Штицберга попросила как можно быстрее подыскать мне охрану.

Корнет Алексин, ты никогда не увидишь своего сына!

Барон нашел мне телохранителя – рослого молодого мулата, великолепно сложенного, цвета гречишного меда. Его звали Халил. Он владел всеми видами оружия и рукопашным боем, был силен, коварен и беспощаден. С ним я не боялась оставлять своего сына.

Корнет Алексин надоедал мне ежедневно, но я терпела: ведь эта история еще не завершена…

Ему нравилось приходить с друзьями, чаще всего с милым корнетом Якушевым. Они приглашали меня с ними отужинать, но я всегда отказывалась, ссылаясь на головную боль или усталость.

Каждый раз, когда корнет Алексин, стоя на коленях, клялся мне в любви, я вспоминала тот день…

Как поздним холодным вечером я стояла на мосту и смотрела вниз на темную воду. Мне негде было ночевать, целый день у меня не было ни крошки во рту. Я должна была всем: крестной за содержание ребенка, хозяйке за комнату. Вдобавок ко всему я чувствовала, что заболеваю. Сильно болела голова и бил озноб, но о визите к врачу я и не мечтала.

Моросил дождь, на улицах было уныло и грязно. Я стояла и плакала, не замечая дождя. Обувь и одежда стали сырыми насквозь. Я оттягивала тот момент, когда кинусь в воду, чтобы решить все проблемы разом. Мысли путались в голове, всплывали какие-то смутные обрывки воспоминаний и мыслей…

Что меня ждет? Еще один день на фабрике, который длится бесконечно, где пыль, духота, грубость и нищенская оплата. Еще один сукин сын, который уложит к себе в постель. Нет смысла держаться за жизнь, если она так беспросветна…

Вода звала меня на дно, стоит лишь перекинуться через перила, и все кончено. Что я и сделала. Подтянувшись на руках, я поставила ногу на край балюстрады, и вдруг увидела купол церкви, освещенный лунным светом. Спешно перекрестилась, хоть и давно не верю в бога. Осеняя себя крестом, я вспомнила о сыне и представила, как моего малыша, этого белокурого ангела, отдадут в сиротский дом. Всю жизнь его будут преследовать лишения и боль, никто не споет ему колыбельную и не поцелует на ночь…

Эти мысли спасли меня от самоубийства. Развернувшись, я направилась к себе на квартиру, но не дошла, упала в обморок по дороге и очнулась уже в больнице.

Если на земле и существует ад, то это больницы для бедных. Двое суток я пролежала в беспамятстве, балансируя между жизнью и смертью.

Очнулась на жестком тюфяке и долго не могла понять, где нахожусь. Вокруг крики и стоны, запах гнили, крови, хлороформа, немытых тел и испражнений. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой обездоленной и беззащитной. Даже не представляю, как я смогла выздороветь в этом аду, в безысходности, настолько сильной, что кажется, ей пропитан весь воздух?

Моя соседка ночью умерла. Утром она лежала на полосатом матрасе, вся желтая, как воск, с открытым ртом и заострившимся носом, а грязная скомканная простыня валялась на полу. Подошла старушка и, перекрестившись, прикрыла ей глаза.

В это утро особенно нестерпимо пахло дезинфекцией, мочой, хлоркой, тухлым запахом немытых ежедневно тел. Весь день труп пролежал рядом со мной, его вынесли только вечером. У нее не было родственников, и некому было похоронить. Горемыку скинули в общую яму, и нигде на земле не осталось даже ее имени. Этот случай напугал меня, и от страха я начала бороться за жизнь, а молодой организм взял свое. Я быстро пошла на поправку, спала температура и появился аппетит…

Из окна я видела лишь кусок серого неба с грязью от заводских труб, но даже такой пейзаж стал радовать меня. Постепенно приходила в себя: двигалась, выходила на улицу посидеть на скамейке. Мне захотелось жить!

Выйдя из больницы, я не вернулась на фабрику, а устроилась гладильщицей в прачечную. Работа была тяжелой, но я хотела добиться успеха и была так молода. Вскоре я полностью поправилась, и на щеках заиграл румянец. Мне хотелось найти работу получше. Наконец-то повезло: я устроилась продавщицей в магазине готового платья. Скопив немного денег, я купила себе приличный костюм и пошла искать место в театре…»

Анна закрыла дневник. Читая эти строки, она плакала, и ей хотелось умыться. Спустившись на кухню и сполоснув лицо, она открыла бутылку вина. Прихватив бокал и пачку крекеров, Анна поднялась наверх.

«Корнет Алексин, сейчас ты стоишь на коленях и предлагаешь мне руку и сердце. Где были твои рука и сердце, когда я лежала на вонючем тюфяке, вся в нечистотах, рядом с покойницей? Где ты был, когда у твоего ребенка не было молока, потому что я валялась в горячке и не могла выслать денег? Ты стоишь на коленях передо мной, потому, что мое имя сверкает на афишах, а на шее мерцают бриллианты.

Низкая душонка! Тебе нужна не я – Анисья Вяткина, тебе нужна Матильда Беккер, чье имя ежедневно скандирует публика и о ком мечтают титулованные особы.

Корнет Алексин, ты слишком ничтожен для Матильды Беккер! У тебя нет ни громкого имени, ни капитала. Рядом с бароном Штицбергом ты просто ноль!

В тот момент, когда ты, стоя на коленях, клялся мне в любви, я приговорила тебя. Корнет Алексин, ты умрешь! Я должна отомстить за весь ужас, что мне пришлось пережить. Ты уже обречен!

В вазе стоит букет кровавых роз. На улице январь, и можно себе представить, какую цену ты заплатил за цветы. Когда же твой сын и я умирали с голоду, ты не выслал нам ни рубля. На стоимость этих роз мы с сыном могли бы жить несколько месяцев, в те дни я умела экономить. Для нас ты ничего не хотел делать.

Томно развалившись, я сидела перед корнетом, улыбаясь, но мечтала лишь об одном – отхлестать этими розами по лицу. Чтобы шипы раздирали кожу, чтобы его холеное лицо исказилось от боли. Сейчас я этого сделать не могу, но однажды, корнет Алексин, ты захлебнешься в своей крови! Я тебе обещаю!

И весело рассмеялась над его глупой шуткой, но сквозь смех я видела печать смерти на лице корнета…

Корнет Алексин безумно гордился связью со мной – это придавало ему блеска в полку. Он хвастался этим и часто брал с собой корнета Якушева.

У меня уже был план, и корнет Якушев должен сыграть в нем главную роль.

Корнет Якушев был красив, юн и пылок. Сквозь опущенные ресницы я украдкой бросала на него нежные взгляды, в тот момент он краснел и отворачивался. Вскоре корнет Якушев был готов.

В последний вечер корнет Алексин принес мне черную орхидею. Орхидея была дьявольской красоты, от нее исходила какая-то магическая сила. Меня снова разозлили его траты сегодня и равнодушие ко мне в прошлом.