От ужаса у нее перехватило горло и затряслись руки. Она была близка к истерике от сознания своего бессилия. Все это было настолько странно, что ни один нормальный человек этому бы не поверил.

Анна нашла штопор, открыла бутылку вина и налила полный бокал, чтобы запить таблетку.

– Не знаю другого способа, чтобы успокоить нервы. Наверное, все алкоголики так себя успокаивают. Никто же не сознается, что пьет лишь потому, что алкоголик. Всегда находится причина. Под причину можно подогнать все, что угодно: праздник, стресс, депрессию…

Даже под воздействием алкоголя страх не улетучивался. Анна не находила ответов на свои вопросы, и это ее мучило. Не в силах больше оставаться в доме, она схватила сумку и закрыла дверь. Сняла сушившийся на веревке купальник и отправилась на пляж.

Смешавшись с беспечной толпой, она долго бродила по пляжу, ступая босыми ногами по теплому песку. Ветер раздувал волосы. Толпа и шум волны действовали на нее успокаивающе.

Она подошла к кромке прибоя и стала медленно заходить в воду, преодолевая коленями тугие волны. Зайдя по пояс, Анна почувствовала, как течение отрывает ее от дна, и бросилась в прохладную воду.

Анна плавала, пытаясь смыть водой весь ужас сегодняшнего дня. Ей почти удалось это сделать, и уже казалось, будто все то, что произошло вчера, лишь приснилось в кошмарном сне.

После того как она накупалась, ей страшно захотелось есть. В бистро, расположенном прямо на набережной, Анна взяла себе гамбургер с большой порцией картошки фри и стакан пива и уселась в угол. Удобное место – ей видно всех посетителей, а она никому не бросается в глаза.

Она медленно пила пиво и разглядывала сидящих за столиками. Сегодня девушка завидовала всем окружающим, ведь они наслаждались отдыхом и не вздрагивали от каждого звука. Тому, что они могут планировать, как провести следующую неделю, месяц. Она же не может планировать и завтрашний день. Анна выпила еще стакан пива, и еще…

От выпитого пива все показалось не таким ужасным, и ей захотелось узнать, что же произошло дальше…

«С бароном Штицбергом я привыкла жить на широкую ногу и не могла скинуть обороты. За полгода у меня накопились долги. Тянуть дальше нельзя, к тому же никогда до этого я не получала столько предложений…

Сибирский золотопромышленник Стародубцев представлял полную противоположность барону Штицбергу: крепкий, широкоплечий, с румяным смуглым лицом. Глаза смотрели нахально и жадно. В нем было столько жизни, как раз то, чего мне не хватало на протяжении стольких месяцев траура.

– Хочу одного – озолотить тебя! Все брошу к ногам!

Этот магнат не врал, он готов был платить столько, сколько я запрошу. Хотел сорить деньгами и не моргнув глазом заплатил мои долги. Отказа ни в чем не было, я опять купалась в роскоши. Он любил скачки, ярмарки, цыган, с ним я веселилась, как никогда до этого…

Однажды мы поехали в загородный ресторан поужинать. Мы мчались на тройке с бубенцами по заснеженным улицам. Столбы, дома, заборы, все было занесено снегом. Морозный воздух обжигал мне щеки. Снег скрипел под копытами лошадей.

Дверь перед нами с поклоном распахнул швейцар в отделанной золотом ливрее, а услужливый мальчик в форменной одежде принял у нас шубы. Внутри – шум, блеск зеркал, табачный дым, обнаженные плечи женщин – все подействовало на меня возбуждающе. Я приказала:

– Хочу шампанского! Много и самого лучшего!

Мы пили шампанское и ели свежие устрицы, как вдруг ввалился цыганский хор. Завыли жалобно скрипки, цыганки поправили цветастые шали, накинутые на плечи, и яркие блузки, прикрывающие пышные груди…

Они уже знали Стародубцева и выстроились полукругом вокруг нашего стола. Еще секунда и они затянули «ай, ромалэ, ай, чявалэ!» Мы пили шампанское и подпевали цыганам.

– Ох, черти, что творят! – не уставал повторять Стародубцев.

Вперед вышла немолодая цыганка и запела сильным гортанным голосом. Ее некрасивое, смуглое лицо преобразилась. В цыганском плаче слышалась такая снедающая душу тоска, что я вся задрожала. О чем пела цыганка, я не знала, да это было не важно. Я понимала без слов, что поет она о сильной и несчастной любви. О той любви, которой я еще не успела испытать.

Сколько страсти в песнях этого дикого южного народа! Стародубцев достал крупную купюру и подозвал цыганку. Она приняла деньги и поцеловала ему руку.

Вперед вышли цыганки – молодые и дерзкие. Закрутив цветастые юбки, они танцевали, оголяя смуглые ноги. Я смотрела не отрываясь, и от выпитого шампанского и круговерти танцев закружилась голова.

Сколько прелести в танце цыганских платков, в вихре пестреющих юбок! Сколько смуглых, веселых, беззаботных лиц! Я разглядывала цыганок: молодые – красивые, пылкие, дерзкие, а старые цыганки – зловещие ведьмы. Одна такая подошла ко мне. Не отрываясь, она смотрела мне в лицо:

– Красивая…

Скрюченными старческими пальцами она взяла меня за подбородок и повернула к свету:

– Кто одарил тебя этой красотой: бог или дьявол? О-ох, погубит тебя красота твоя… Никому она не принесет счастья, одно лишь горе…

Ведьма не отрываясь смотрела мне в лицо, а я разглядывала ее: седые нечесаные волосы выбились из-под яркого платка, которым она обмотала голову. Лицо изрезанно морщинами, щеки ввалились, на бледные потрескавшиеся губы свешивался нос, словно клюв хищной птицы. Я протянула свою руку старой карге. Повернув ее к свету, она уставилась на мою ладонь. Ноздри раздулись и, сжав руку, она положила мне на колени. Я была поражена:

– Что ты увидела?

– Лучше бы я этого не видела, – ответила она.

Поначалу я решила, что она набивает себе цену, и достала кошелек:

– Сколько это стоит?

– Мне ничего не нужно. Не нужно твоих денег, – она отодвинула мою руку с деньгами.

– Что ты видела?

– Кровь на тебе. Много крови. Кровь уже пролилась из-за тебя… но еще будет кровь…

Ведьма ушла, не взяв ни копейки. После этих слов шампанское стало кислым, а музыка напоминала похоронный марш. От завывания цыганских скрипок и духоты переполненного зала меня замутило. Я пожаловалась на головную боль. Стародубцев заплатил, и мы пошли одеваться.

Толстый краснолицый ямщик ждал нас, а кони уже били копытами. Стародубцев закутал меня пледом, и я рассказала ему про пророчество старой ведьмы.

Стародубцев всю дорогу успокаивал меня, прикрывая полой своей шубы. От морозного воздуха и от быстрой езды я взбодрилась. Вернувшись домой, я уже напрочь позабыла о старой карге.

Ночью, когда мы лежали в постели, Стародубцев еще раз вспомнил:

– Мне тоже эта карга много грустного пообещала: и разорение, и печали… а я вот счастлив, влюблен и богат…