Я всегда выбираю самое изысканное и дорогое. Как же иначе? Так поступают все, кто вырвался из нищеты. Мне удалось взлететь на самый верх общества, князья и бароны целуют мне руки. Толпа оборачивается вслед, когда я проезжаю в своем шикарном экипаже по городу…

И моя усадьба тому доказательство. В моем парке цветут магнолии – это самый совершенный цветок, его так трудно вырастить в нашем суровом климате.

Запах магнолий обещает так много – он терпкий, как порочная любовь, сладкий, как мечты, и дерзкий, как я сама. Но как быстро отцветают магнолии! Их красота скоротечна, как и красота женщины. Каждый раз, когда вижу дорогу из мертвых цветов магнолий, я понимаю, что ненавижу этот цветок так же сильно, как и люблю…

Сумасшедшие траты сказались на финансовом положении барона Штицберга, его состояние пошатнулось. В последнее время я стала замечать, что он часто нервничает, замкнулся в себе, осунулся. Я поинтересовалась его делами. Оказывается, что он провел несколько неудачных операций и потерял много денег. Барон Штицберг намекнул на свое скорое разорение, которое уже обсуждал весь город. Вот болван! Эти старые аристократические фамилии напрочь выдохлись. Как некстати! Если же ситуацию невозможно поправить, то я с наслаждением помогу промотать остатки его состояния. Что я и сделала!..

Чем быстрее он беднел, тем невыносимее становился. Барон Штицберг ревновал меня ко всем. Однажды я не выдержала и сказала:

– Нам было неплохо вдвоем, но мне кажется, пора расстаться. Что ты на это думаешь?

Он молча смотрел на меня, был бледен, тонкие губы его плотно сжались. На секунду нечто похожее на жалость промелькнуло у меня, но я быстро заглушила ростки этого чувства.

Тогда я не знала, что вижу барона Штицберга в последний раз. Весь вечер он вглядывался мне в лицо, был нежен. Он уже знал, что пустит себе пулю в рот, но держался с аристократическим высокомерием, лишь изредка болезненно морщился, вспоминая о неизбежности.

Я смотрела на его тонкие изящные руки – знак угасающей породы, и лишь по их нервным движениям можно было понять, что у него проблемы. Во всем остальном он оставался той важной персоной, которая привыкла повелевать и которой все повинуются. Тем, кто общался с ним нечасто, и в голову не пришло бы, какие он испытывает сейчас муки.

Барон Штицберг до конца сохранил честь, присущую традициям своей старой и дворянской фамилии. Перед расставанием он сказал:

– Прощай!

Обычно барон Штицберг так не говорил перед уходом, но тогда я не обратила на это внимание. Я была рада, что он уходит. Мне хотелось побыть одной…

Что он пустил себе пулю в рот, я узнала из утренних газет. Барон Штицберг испугался банкротства, нищеты, позора и ушел из жизни достойно, не унижаясь перед кредиторами, не опускаясь до уровня долговой ямы.

Первым делом я проверила, сколько у меня денег. Как это было некстати! Я привыкла к шикарной жизни, и мне не хотелось ничего менять.

В день похорон барона Штицберга я объявила траур: носила темные платья и не устраивала больше вечеринок. Я тосковала по нему, ведь мы были вместе больше пяти лет, и я успела привыкнуть.

Странно, но я была ему верна, хоть никогда не любила барона. Если меня и раздражала его привязанность, то не потому, что я хотела другого мужчину, мне просто хотелось побыть одной. Полгода я провела в трауре, не встречаясь ни с кем и редко бывая на приемах…

Газеты раздули разорение и самоубийство барона Штицберга до всенародной сенсации. Мое имя так же мелькало во всех газетах. Меня прозвали «la femme fatale», та, что манит, толкает на безумства, губит…

Теперь каждый день аншлаг на моих спектаклях. Репортеры дежурят все вечера у театра, поклонники умоляют об автографе. Даже репертуар театра теперь был выстроен под меня. Сплетни и зависть следовали за мной по пятам, приходилось соответствовать образу, который мне навязали. Ведь публика восхищается и подражает той, что всегда шикарна и не знает сомнений…

Не буду врать, что я играла лучше остальных или была первой красавицей. Нет, просто ореол скандалов и смертей сделал свое дело, я стала самой желанной женщиной. Иногда жизнь преподносит такие сюрпризы!

– Только не думай, что это безвозмездно. За все приходится платить. Ты удивлена? В мире все взаимосвязано: там получишь, в другом месте потеряешь. За триумф заплатишь высокую цену. Люди и покруче тебя ломались, – заметила костюмерша.

Я взглянула на эту мадам неопределенных лет, с бледным испитым лицом и жилистой шеей, и ничего не ответила.

Что за завистливые твари вокруг? Как часто друзья делают вид, что собираются тебя предостеречь, а сами лишь втихую ждут, когда ты споткнешься. Ведь утешать несчастных намного приятнее, чем жить рядом с чужим успехом…»

Анна отложила дневник в сторону. Теперь она знала все подробности той истории, о которой не раз приходилось слышать. Анна вспомнила о вчерашнем вечере и, открыв ноутбук, включила воспроизведение. Поначалу на экране была лишь она одна, усталая и бледная, настороженно смотревшая в камеру. Вскоре Анна встала и ушла к камину. Слышно было, как она наливает вино в бокал, как плюхнулась на кровать, чем-то пошуршала. Несколько минут стояла полная тишина, лишь был слышен шелест перелистываемых страниц. И все затихло. Какое-то время ничего не происходило. Вдруг Анна заметила, что кресло будто вздрогнуло. Кресло – резное и массивное, его не так-то легко и сдвинуть с места, тем более без звука.

Кресло еще раз качнулось, а затем продвинулось к стене. Оно двигалось так легко, словно скользило, и это осуществлялось в абсолютной тишине. У стены оно остановилось и замерло. Несколько минут все было тихо. Вдруг тень от кресла отделилась и переместилась к двери. Плавно скользя, тень превратилась в женскую фигуру. У двери фигура замерла на какое-то время, а после направилось в сторону кровати, где спала Анна.

Какое-то время было тихо, потом послышался стон, заскрипела кровать. Снова стон, всхлипы, бормотание. Тишина. Какой-то шум, что-то упало. Что там происходит? И снова Анна услышала свой голос: она что-то говорила, но слов разобрать было невозможно, как бы она ни вслушивалась. Это был ее голос, она кого-то о чем-то просила, да так жалобно. Голос стал слабее, и вдруг все прекратилось, несколько минут была полная тишина.

Снова показалось женская фигура, она проскользила мимо стола, на котором стоял ноутбук, и неожиданно остановилась. Она походила на статую, всю закутанную в светлые одежды.

Вдруг статуя оглянулась – это была Матильда. Что-то дьявольски-жестокое было в ее красоте, в вызывающей улыбке. Она смотрела прямо в камеру, и взгляд был насмешливым. Матильда развернулась и ушла, растворившись в темном коридоре. Через несколько секунд из соседней комнаты послышалось тяжелые аккорды траурного марша…

Анна не верила своим глазам. Она еще раз просмотрела запись, потом еще раз, напряженно вслушиваясь, чтобы понять, о чем с такой мольбой просит Матильду, но ничего не поняла. И что делала с ней Матильда в тот момент, когда стояла у ее кровати? Чем больше Анна думала об этом, тем сильнее испытывала страх.