– Только чур уговор: бить только по бокам, не по харям, и лежачего не бить.

– Само собой, понятно.

Митька первым начал обоюдную незлобливую драку. Он, размахнувшись, сильно ударил Ваньку в бок.

– Разве так дерутся, – оправившись от удара, заметил Ванька, – надо вот как.

И он, собравшись с силой, бойко долбанул Митьку в зубы.

– Вот как надо! – самодовольно и горделиво добавил Ванька. Митька со злости руками вцепился Ваньке за волосы, Ванька вцепился в Митьку, и пошли они волтузиться, кататься по снегу, как разъярённые петухи, обоюдно доставалось бокам и спинам. Изловчившись, Ванька успел еще поддать Митьке по носу. Снег, обкатанный ихними телами, разукрасился кровью. Завидев кровь, Ванька боязливо, но натешанно, вскочил на ноги и, празднуя победу, поспешно отбежал к своему дому. Он опасался, как бы не заметили его дерущимся отец или мать, от них усовещевания не оберёшься. А Митька с окровавленным носом и в исполосованной рубахе, поднявшись на ноги, медленно побрел к своему дому. Проходивший мимоходом по дороге Терентий Терёхин, не стерпел, чтоб в шутку не поздравить Митьку:

– С наступающей масленицей тебя, Митрий Касьяныч!

Митьке не понравилось такое насмешливое поздравление, он, взъерепенившись, вихрем подскочив к Терентию, мстительно с тычка саданул его кулаком в грудь. Разгневанный Терентий из жалости к Митьке не стал применять свой сокрушающий кулак, он просто напросто сгробастал Митьку своими могучими руками и, размахнувшись, далеко забросил Митьку в сугроб, преспокойненько пошёл дальше, направляясь в свою улицу Кужадониху. Митька, наполовину утонувший в сугробе, забарахтался в снегу, с руганью и угрозами выбрался на тропинку и, чертыхаясь, заколесил к дому.

Окровавленный снег и красные сопли, текущие из носа, свидетельствовали Митьке о том, что победа не на его стороне. Скрытая, кривая улыбка на его лице говорила за то, что он затаил на обидчиков зло. Подвернувшаяся ему под ноги, извещая о своем присутствии и выявляя свою готовность броситься в защиту хозяина, несколько раз преданно тявкнула его собака. Митьке же помлилось, что и собака надсмехается над ним. Ему не понравилось, как его собака, широко разинув пасть, словно баба спросонья во время сладкой позевоты, два раза лайкнула и умолкла, присев на снег, вытянув вперед лапы. Это-то и раздразнило Митьку, он, внезапно схватив палку, с силой ошарашил забывшуюся собаку. Она жалобно и визгливо заскулила, отбежала в сторону и принялась зализывать рану.

А Митька очумело цепляясь за перила лестницы крыльца, вяло взобрался по ступенькам в сени, а войдя в избу, по-скотски брякнулся на пол. Избное тепло разморило его на полу, ругаясь и скрежеча зубами, он барахтался, как рак на мели, и грохался, как однодневный теленок, искавший вымя матери, размазывая по полу сукровицу, которая тягучей соплей тянулась из его носа. Мухи, зимующие в митькиной избе, дружно слетелись к изобильной кормежке и густо облепили Митькин разбухший нос.

Улицы села, расцветившиеся от девичьих и бабьих разноцветных шалей и полушалков, приняли нарядный вид. Всюду толпились, гуляя, девки, любезно переигрываясь с парнями. Особенно много гуляющего народу на всех четырех перекрёстках села: на Шегалевском, на Мочалихинском, на Слободском и на Главном около дома Дунаева. Тут народу, как говорится, пушкой не прошибёшь. От малого до старого стараются с утра до вечера находиться на улице. Запасясь в карманы семечками, орехами и конфетками, пряниками или пироженцами своей выпечки, люди стоят на улицах и с интересом наблюдают за непрерывным потоком лошадей, запряжённых в санки и сани, нарядно разукрашенных лентами, платочками, радужными шарфами, надетыми на дуги. Довольствуясь мелодичными звуками перезвона колокольчиков, бубенчиков и глухарей. Даже старые старухи не в силах удержаться дома, взяв с собой из дома табуретку или стул, усаживаются на улице и наслаждаются прелестями Масленицы.

Исстари любят люди, в особенности мужики, во время масленицы похвалиться, показать перед людьми что-либо особо примечательное в его хозяйстве: кто навыхвалку лошадь свою сбруей разукрасит, кто напоказ санки разными красками расцветит, кто демонстрирует добротность своей лошади и гордо хвалится тем, что его лошадь ничья не обгонит в случае состязания, сразившись в обгоны.

Позавидовав на катающихся людей, Семион Селиванов решил тоже встретить Масленицу. Он, собрав приближенных ребятишек, решил покатать их, запрягши свою пегую кобылу Февронью в сани-розвальни. Колокольчика, чтоб подвязать его под дугой, он не добился, решил довольствоваться одним, подвешенным на груди лошади, глухарем. Вместо обычных лент, Семион разукрасил дугу разноцветным платком, который он тайно от Марфы выкрал из жениного короба, благо пегая кобыла его была сама по себе по-праздничному нарядна – ее разноцветная масть видна издалека. Когда ребятишки расселись в санях, а их набралось немало, как грибов в кузове, Семион, вооружившись кнутом, тоже сел в сани:

– Но, милая! Трогай!

Лошадь, взбодренная кнутом, бойко сдернув сани с места, резво поплюхала на дорогу. Глухарь, подвешенный на шее лошади, заговорил на своем медном языке. Меж тем, Семион вновь подбодрил свою пеганку, ввалив ей еще кнута. После двух кругов, объеханных вокруг села, Семионова кобыла острыми шипами подков засекла левую ногу, захромала. Семион, не вылезая из саней, издали определил причину хромоты: из ноги повыше четки сочилась алая кровь, каплями раскрашивая дорожный взмешенный снег. Катанье пришлось прекратить. Семион, подъехав к своим воротам, стал выпрягать, одним глазом наблюдая, как его Марфа, уткнувшись в окно, что-то сердито беззвучно шлепала на него губами. Должно быть, ругала за платок.

Безлошадники для забавы своим детям в масленицу зачастую устраивали на льду озера своего рода карусель для катания: пробив дыру во льду, в нее вставляли кол, а на кол надевали старое колесо от телеги. К колесу пристраивали длинную жердь и, подрасчистив лед вокруг, вот и самокат готов. Привязав к концам жерди салазки, ребятишки всю масленицу с большим удовольствием наслаждались катанием на этой самодельной карусели. Тут шум, гам, смех, кутерьма, рев. А к вечеру и в ночь детвора замышляет о разжигании костров. Под общий азарт и неописуемое удовольствие находчивые и смелые ребятишки, шныряя по задворкам, тянут (у кого плохо лежит) что попало под руку, все, что может гореть в костре. Не прочь стащить с крыши солому, уполовинить поленницу дров, изломать в огороде ползабора.

Особый урон в масленицу причинялся вдовам, у которых все это лежит «зрёй», и заборы находятся в пошатнувшемся состоянии. За масленицу у некоторой вдовы по нее немудрящему задворью, словно «мамаево нашествие» пройдёт. Выйдя на огород, она так и ахнет, то полкрыши нет, то ползабора уволокли. А костёр полыхает вовсю. Ребятишки, довольствуясь огоньком, резвясь, прыгают около него дурачась,