него в голове. Минькой овладела удаль и молодецкая отвага. Едва удерживаясь на козлах и задыхаясь от встречного ветра, он по-ухарски подзадоривая свою лошадь, яростно крикнул: «Ну, Серый, давай!» Чуя, что его обгоняют, подзадоренный криком хозяина, Серый всем своим существом встрепенулся и ошалело, птицей, устремлено рванулся вперед. Он, как человек, почувствовал, что от него требуется в этот момент все, что можно отдать, чтоб не дать себя обогнать – все силы и всю свою способность он положил на то, чтоб одержать победу для хозяина и заслужить еще большую похвалу для себя. От бешеного скака колокольчики, захлебнувшись, не издавали звука. Серый мчался, как вихрь. Его ноги во весь опор захватисто и податливо подбирали под себя снежную ленту дороги. От бешеного скака из-под копыт лошадей летели ошметки снега, из-под санок непрерывным потоком неслась снежная пыль, от которой слепило глаза самих гонщиков и сидевших в санках девок. Девки, встревожившись, испугано вцепились в края санок, едва удерживались на местах. Они прищурившимися от колючей снежной пыли глазами едва улавливали лица и наряды, синюшной радужной полосой мелькавшие сбочь дороги гуляющей публики. Народ опасливо сторонился, освобождая дорогу, отходили в сторону. Девки в санках удерживались чудом, их в любую минуту могло, как ветром, выдуть из санок. Скрепя зубы, они сидели ни живы, ни мертвы. Карий стал несколько поотставать от Серого. На повороте перекрёстка около Дунаева, санки Миньки несколько занесло в сторону. Не удержавшись, по инерции девки удачно вытряхнулись из санок. Они кувырком, друг на дружку бултыхнулись в снежный сугроб. Минька, не удержавшись на козлах, тоже слетел в снег. Пустые санки на повороте забросило в сторону и со всего маху ударило в груду наваленных тут бревен. Санки исковеркало, одна оглобля от удара хряснула пополам, как палка. Почуяв облегчение и громыхание пустых санок, Серый испуганно распалившись, бешено припустился в галопе по улице встречь обоза, направляясь к своему дому. За ним, гремя, волочились изуродованные санки на боку на одной оглобле. На повороте с дороги к дому санки оторвались, их забросило в снег, а Серый с одной оглоблей очумело со всего скаку внезапно остановился у ворот своего двора, едва не пробив оглоблей закрытые ворота. Взбелененно подняв кверху морду, запалено, пышно всем станом дыша, Серый учащенно отпыхивался. Из широко раздутых, воспалённых, красных его ноздрей рывками клубами вымахивал белесый пар, с его распаленных боков падала в снег мыльная пена. Бурно дыша всем телом, Серый ожидал выхода хозяина.

Оправившись от легкого ушиба и отряхнувшись от снега, Минька самодовольный, торжествуя победу, внутренне ликуя, но не злорадствуя к Федьке, молчаливо пошёл домой. Ему кто-то подал слетевшую с его головы вовремя гонки шапку. К дому он подошёл в тот момент, когда отец его, разглаживая у Серого гриву, поправлял хомут и седелку. Отец не поругал сына, а понимающе, слегка улыбнувшись, с гордостью казал:

– Ничего, что Серый с одной оглоблей! Исправим! Зато знай наших!

Федька же, невольно признав свое поражение, затаил на Миньку злобу, а отец его, Василий Григорьевич, узнав о гонках, тоже тайно заимел в себе неприязнь к Савельевым, которая впоследствии дорого обошлась для Миньки.

Зазвонили к вечерне. У всей гуляющей публики, у катающейся молодежи, с этого момента сразу падает весёлое настроение. Каждого посетило сознание: масленица прошла. Последний день её на исходе, наступает Великий Пост.

– С прошедшей масленицей, Василий Ефимыч! – крикнул из саней любитель масленичного катания Степан Тарасов, проезжая последний круг, катая целые сани ребятишек. Видя, что сзади обоза нет, и никто не напирает, Степан остановил лошадь: «И тебя с прошедшей!» – степенно и уважительно к нему подошёл Василий.

– Ну и сынок у тебя отважный! Видел я давеча, как он гнал. Ну и молодец! Так и не дал Федьке обогнать, да и Серый-то у тебя, видно, задористый: Карего обставил, – с похвалой отозвался Степан о Миньке и о Сером.

– Он приучен у меня так, чтобы хозяина впросак не поставить, – не без гордости отозвался Василий. – Зато санки изуродованы, с одной оглоблей Серый прибежал. А ты своего жеребца-то выложил или нет? – поинтересовался Василий, глядя на взмыленного от непрерывной гонки степанова жеребца.

– Да нет, все собираюсь, коновала никак не залучу, а выложить надо.

– Ну, прости меня Христа ради!

– Бог простит! Меня прости!

– Бог простит! Но!

Под самый вечер прощального воскресенья, когда уже отошла вечерня, азарт катальщиков идёт на убыль. Звон колокольчиков по селу постепенно стихает, да и солнышко, весь день ярко светившее гулявшей публике, медленно уходит на запад, неудержимо прячется за крыши изб и дворов. А под самый закат внезапно набежавший шаловливый ветерок смахнул с соломенной крыши последний луч заходящего солнца.

Наконец наступил вечер. По домам идет последняя гулянка. Люди взаимно просят друг у друга прощения, а на улицах постепенно схлынувший гул и только слышен из темноты звук колокольчика запоздалых катальщиков. Женихи перед женитьбой катают своих обречённых невест.

Всюду видны зарева прощальных костров. Парни-подростки особо изощрены в выдумках: запасшись бутылкой керосина, какой-нибудь отбойный смельчак набирает его себе полоне рот и распылённо пырскает на горевшую головешку, держа ее в руке. Распылённый керосин вспыхивает вихрем, заревым залпом освещая темную масленичную ночь. Перепуганные старики и старухи с тревогой подходят к окнам и досадливо ворчат на парней.

– Вот супостаты, что делают! Ведь недолго до греха: постройки загореться могут!

К полуночи село угомонилось совсем. Уж не слышно песен, уж не видно костров, уж не слышно колокольчика. Наступил чистый понедельник, село объяла непривычная для слуха тишина, только в ушах неугомонно слышится отзвук как наяву кажущегося перезвона колокольчиков и бубенчиков, врезавшегося и еще не выветрившегося из слуха, шум гам и звон вчерашнего веселья.

Великий пост. Говенье

Бытовой уклад русской крестьянской семьи образец для подражания. Быт во многих деревенских семьях сходен по форме, но различен по содержанию. У русского крестьянства исстари такой обычай ведется: в чистый понедельник ничего не делать. Некоторые традиционно предпочитают в этот день сходить в баню, смыть с себя все грешное и весь день беззаботно отдыхать, не забывая о скотине.

– Завалюсь-ка я на печь, да засну на часик, а ужо на мельницу надо, там у меня недомолотое есть, – сказал Василий Савельев семье, и с этими словами забрался на печку, пригрелся и заснул.

Чтобы заблаговременно и до людей намолоть муки, запастись хлебом, до людей исправить к весне инвентарь, отвёзши в кузницу отремонтировать изломанные санки, оттянуть лемех, Василий решил со вторника же на первой неделе поста