Узнав то, что требовалось, он позвонил Сергею Бабкину.

– Серега, я собираюсь подлечить спину и поэтому уезжаюзавтра на пару недель. Дело о поиске Сахаровой остается на тебе. Справишься?

– Постараюсь. Далеко едешь?

– В санаторий неподалеку от Тихогорска. Скорее всего,жить буду не в нем, а в частном пансионате.

– Зачем? – удивился Бабкин.

– В санатории, говорят, не лучшие условия. –Илюшин подумал и прибавил: – К тому же мне хочется найти ответ на однунебольшую загадку.

Эля задернула тонкую шифоновую штору, которую сшила сама иочень любила: свет, пройдя через шифон, становился золотисто-розовым, и все вкомнате окрашивалось золотисто-розовым цветом – даже зимой, при холодномтусклом солнце. Весной и летом к золотистому добавлялся нежно-зеленый – отлиствы на ветках, достающих до второго этажа.

На первый взгляд вся обстановка комнаты состояла из полок –самодельных, неровных – и большого стола с выдвижными ящиками. Стол в отличиеот полок был добротный, сделанный по заказу умельцем Валентином Ованесовичем, ивсе в этом столе было подогнано под нужды владелицы, включая углубления покраям и отшлифованные выемки, в которые так удобно вставлять клубочки. Идеювыемок Эля придумала сама и очень этим гордилась.

На полках сидели игрушки. Связанные крючком бараны икудлатые овцы, яркие пятнистые жирафы и лошади с длинными цветными гривами,коты всех расцветок с пуговичными глазами и даже пара крокодилов – зеленых, кактрава. Для крокодилов пригодилась металлизированная зеленая нить, которую Эляникак не могла никуда пристроить, и теперь два зубастых длинных хищника,похожих на глянцевые стручки гороха, угрожающе поблескивали с полки.

Но самой большой гордостью Эли были куклы. Они незадерживались долго в ее комнате, и потому она особенно тщательно ихпристраивала, усаживала на самые удобные и хорошо освещенные полки: полосатыхвязаных бабушек в передничках, милых пастушек в шляпках, с корзинками цветов впухлых розовых ручках, крошечных младенцев в слюнявчиках и – любимых своих кукол– обычных мальчиков и девочек, которым Эля обязательно давала имена. Сейчас наполке сидели Андрюша, Мариша и Степа.

Вязать она научилась в семь лет, когда увидела, как тетяРоза быстро и ловко орудует палочкой с закорючкой, а из-под закорючки лезетчто-то пушистое, желтое, живое и прекрасное, как маленький цыпленок. Правда,когда Эля заинтересовалась цыпленком, выяснилось, что получится вовсе нептичка, а скучный шарф, которым тетя Роза собирается греть горло. «Мохер оченьтеплый», – сказала тетя, как будто это что-то объясняло, а на вопросплемянницы ответила, что мохером называются нитки, из которых она вяжет.

«Мохер». Слово было грубоватым и звучало совсем неподходящедля клубка нежнейшего цвета, который хотелось баюкать и носить в ладонях. Эляподумала, поискала в памяти и назвала про себя пушистые ниточки «шеврон» –смысла слова она не знала, но ей казалось, что клубку подходит это название.

Крючок она освоила за две недели и заинтересовалась спицами.Из-под ее неловких детских пальчиков стали выходить какие-то клочки, кусочкивязания, которые распускались на глазах – девочка все время забывала, как нужнозакрывать петли, или же сама снимала вязанье со спицы, бросала и принималась зановое, потому что ей хотелось поскорее взять в руки новый клубок, пощупать,проникнуться цветом и текстурой ниток. Таких слов, как «текстура», Эля, конечноже, не знала, но она быстро поняла, что из белого клубка, похожего на взбитыйснег, получится белоснежная мягкая паутина, а из такого же белого, но похожегона крепко сбитый гладкий снежок, выйдет самая настоящая дорожка, плотная искользкая.

Мать снисходительно смотрела на увлечение дочери, затососедка с нижнего этажа, тетя Таня, которую Эля звала Танюшей, хвалила ее и сискренним восхищением рассматривала изделия, которые приносила ей девочка.

– Элька, у тебя золотые ручонки, – как-то разсказала тетя Таня. – Через десять лет ты станешь такой мастерицей, чтотвои вещи будут продаваться на вес золота.

И ласково потрепала по макушке Эльку, подставлявшую голову,как котенок.

Эля любила Танюшу, потому что та не смеялась над ней вотличие от остальных взрослых, живших и бывавших в их большом доме. Как-то раздевочка услышала, что у Тани «вид как у голодной кошки». Так сказала тетя Роза,а мама отозвалась: «Все мы знаем, что той кошке надо», и голос у нее былпрезрительный.

Может, Таня и впрямь чем-то напоминала голодную кошку,поскольку была худая, почти тощая, с нездоровым блеском в глазах… Зато онанаучила Элю делать «маникюр» из лепестков цветов, и девочка оборвала всю календулув саду мамы, слюнявя лепесточки и аккуратно выкладывая их на ноготки, подбираяпо размеру, чтобы сидели ровно и прилипали накрепко. Пока лепестки не высохли,можно было хвастаться новым «маникюром» перед подружками, а потом Эля нашла всаду у соседа малюсенькие фиалки, и целых два дня у нее был изумительныйфиолетовый маникюр. Правда, сосед пожаловался маме, и про фиалки пришлосьзабыть.

Но следом за фиалками настала очередь вьюнка: его мыльнойкоробочкой хорошо было мыть руки, и Эля поочередно играла в больницу (онавидела, как старательно мылит руки суровая громогласная медсестра, приходившаяк ним домой лечить заболевших Лару и Ленечку), в повара и просто в чистюлю.Когда вьюнок надоел, Эля принялась варить варенье из апельсиновых и лимонныхкорочек и испортила две кастрюли, которые ей пришлось закопать в саду (тетяРоза так и не дозналась, куда они пропали). Став чуть постарше, девочкаувлеклась духами и, прокравшись в комнату тети, подолгу сидела перед еетрельяжем, откупоривая толстые стеклянные флакончики и принюхиваясь к густойжидкости, а иногда и осторожно прикладывая к коже прохладный кончик пробки,смоченный капелькой парфюма.

Когда тетя Роза узнала о забавах с ее духами, Элю наказали,а флакончики спрятали в ящик, запиравшийся на ключ. Тогда Эля решила готовитьдухи сама: в старой фарфоровой чашке, раскопанной на помойке, настаивалисьлепестки роз, а в железной кружке – лепестки пионов, которые пахли сильнее, азначит, и духи должны были получиться более ароматными. Настоявшуюся водичкудевочка переливала в бутылочки из-под детского кефира, которым поили близнецов,закупоривала комочками ваты и выстраивала под шкафом – в сухом темном месте,как и рекомендовал хранить духи польский изготовитель, добросовестнонапечатавший это предупреждение на коробочке. Правда, когда мама нашлабутылочки, их вылили, но к тому моменту Эля уже и сама остыла к духам – всеравно они пахли совсем не так, как настоящие.

Она росла задумчивой девочкой, тихой и пугливой, совсем непохожей на ту обаятельную, веселую, общительную хохотушку, которуюнафантазировала себе Эльвира Леоновна, мечтая о дочери. Когда Эле былопятнадцать лет, она узнала, что мать назвала ее именем, похожим на свое, неслучайно: маме хотелось, чтобы дочь стала ее продолжением, унаследовала от неелучшие черты. Но этого почему-то не случилось. Выросла Эля некрасивой, толстой,с носом картошкой и тусклыми волосами. А самое главное – ни к чему непригодной. Поначалу Эльвира Леоновна скрывала свое отношение, но чем старшестановилась Эля, тем бесповоротнее разочаровывалась мать в своей старшейдочери.