— Должен вас прервать, — помахал он рукой, словно прощался с кем-то, — вы ударились в политику, а мы говорим совершенно о другом, о нравственной составляющей такого понятия, как свобода…

Говорил Александр Петрович долго, в голове его была какая-то мешанина мыслей, то он яро утверждал одно, а через некоторое время настаивал на совершенно противоположном. С такими, как он, я уже встречался — и когда работал в газете, и в обыденной жизни, их много как среди простого народа, так и среди политиков, яркий пример Е.Б. — отец Нины. Хлынувший поток информации разбудил их (как декабристы Герцена), набил голову всякой всячиной, и очумевшие от этого вчерашние молчуны, не умевшие связать два слова, стали ярыми спорщиками, защищая открывшуюся им истину, забывая, что подобной мешаниной забита голова и у других.

Я больше его не прерывал, не пытался спорить, на меня, как мне казалось, навалился приступ агрессии, и я боялся, что не выдержу и вырву капитану волосы вместе с носом. Была минута, когда я хотел бежать из рубки, так как был готов кинуться на него…

Замолчал Александр Петрович в два часа ночи, причем на полуслове, не докончив фразу, сделал замечание рулевому — и замолк. Словно отключили. И уставился в окно. То ли исчерпав запас слов, то ли потеряв интерес ко мне как слушателю. Я из вежливости еще постоял, подождал, не вернется ли его красноречие, а затем с облегчением покинул рубку. Однако вместо каюты отправился на корму, днем я видел, как мотористы забавлялись там двухпудовой гирей, окрашенной бело-голубыми полосами, под цвет тельняшки…

Гирю с кормы не унесли, я небрежно ухватил ее за ручку… и каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что сверхъестественная сила покинула меня. Получалось, не обладая силой и потеряв агрессивность, но думая, что все это при мне, я готов был повыдергать у капитана его чертовы волосы, так как считал себя во власти хранителя сундука. Не сдерживал себя, отпустил на волю эмоции, утратил самоконтроль. Сразу вспомнились слова Александра Петровича, что настоящая свобода основывается только на нравственных принципах. Выходит, все наши беды от того, что «зараженные» словами о свободе люди потеряли самоконтроль, потеряли моральные принципы, вернее, отбросили их или, как говорит Костя, слетели с катушек. По его словам, растет число немотивированных убийств, причем сами убийцы иногда не знают, зачем они это сделали… Но я-то каков, чуть не оставил без носа капитана, чуть-чуть мое животное «Я» не взяло верх…

Размышляя об этом, я спустился в каюту, не торопясь разделся, лег и словно провалился в темноту. И тут же не замедлил появиться красноармеец Сизов, я даже обрадовался его возникновению. И на этот раз я его хорошо слышал.

— Едешь? Это хорошо. А я предупредить. Ночью в деревню не ходи — сгинешь. Где бивак устроишь, начерти на земле круг и до утра из него не выходи, — Сизов оглянулся, прислушался. — Оно всегда будет знать, где ты, по помете на ноге. Как почувствуешь, Оно рядом, — глаза в землю. Посмотришь на него, будешь в его власти. И читай молитву, — Сизов снова оглянулся. — Мне пора, скоро свидимся. Не забудь, чего я наговорил.

Сизов исчез, и я тут же проснулся. И долго не мог уснуть. На душе было тревожно.

Утешало одно — я не опасен для команды и могу спокойно передвигаться по теплоходу, чем решил воспользоваться и поднялся на палубу, полюбоваться на берега, которые так искусно размалевала осень.

Шли вдоль деревни, и то ли девушка, то ли женщина в купальном костюме, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрела в нашу сторону. Мотористы, не замечая меня, вырывали друг у друга бинокль. Не желая смущать ребят, я спустился в каюту.

Вот так и я в свою первую и последнюю навигацию кидался к биноклю, завидев на берегу девчонок. В то время я все еще был девственником, и все благодаря Ларисе. В деревне я думал, приеду в город, найду Ларису, она станет моей девушкой, а потом и женой. И все мои эротические фантазии были связаны именно с ней. Не застав Ларису в городе, я впал в отчаяние, решив не жениться ни на ком и никогда. И следуя этому, не дружил с девчонками и не ходил на дискотеку. Но победить свое естество, конечно, не мог, да и девственность меня угнетала, казалось, я единственный, кто в таком возрасте не познал женщин. И когда мотористы начинали рассказывать о своих победах, я тоже сочинял нечто подобное, причем у меня получалось даже лучше, так как я не был привязан к действительности. Хотя, возможно, мотористы тоже привирали, но мне это не приходило в голову, и я завидовал им.

А в это самое время с нами отправилась в рейс Марина, сестра механика, точный возраст ее я так и не узнал, но лет пятьдесят ей было точно. Я обратил на нее внимание, когда она еще шла по причальной стенке, — пышная, с короткой стрижкой ярко-рыжих волос. Светлое платье, сквозь него просвечивали трусики, прилипло к телу — стояла тридцатиградусная жара — и облегало мощные бедра, необъятный зад и живот. Выглядела она ужасно сексуально, во всяком случае для меня. Женщина остановилась напротив «Тобольска» и сказала:

— Знаете, а я боюсь высоты.

— Вы к нам? — я чувствовал некоторое неудобство и старался не смотреть на нее, казалось, передо мной стоит обнаженная.

— К Трофимову, — назвала она фамилию механика.

Я взошел на трап, подал ей руку:

— Не глядите вниз, и все будет хорошо.

Медленно ступая, мы перешли на теплоход, но, сходя с трапа, она споткнулась и, падая, обняла меня. Пахнуло терпким потом вперемешку с духами. Запах тотчас взволновал меня, вызвав желание. От волнения я с трудом объяснил, как пройти в каюту механика. Она ушла, а я еще долго вдыхал запах ее тела, вся моя одежда пропиталась им.

А ночью мне приснилось, как я занимаюсь с ней сексом. И, естественно, днем я исподтишка разглядывал ее, мне казалось, сон как-то сблизил нас. Мне хотелось смотреть на нее и смотреть, я даже издалека чувствовал волнующий запах ее тела. Когда она садилась, округлые колени принимали форму мяча, а ляжки, свисая, принимали необъятные формы. Она вставала, и половинки ее зада защемляли платье. И все это: колени, ляжки, зад, зажимающий платье, — ужасно возбуждало меня.

Позднее, лет через шесть-семь, я прочитал у одного автора, что юнцы вроде меня частенько испытывают сексуальные чувства к пожилым женщинам, у которых женские прелести ярко выражены.

Марина заметила мои взгляды, я понял это по ее легкой усмешке и по тому, как она посмотрела. Что, мол, парнишка, возжелал меня? Понимаю, но ничем помочь не могу, поищи себе подружку помоложе.

Вечером я долго не мог уснуть и пошел в душ — облиться холодной водой, так, чтобы продрогнуть, а потом согреться в постели и быстро уснуть.

В раздевалке висел знакомый махровый халат оранжевого цвета с белыми цветочками, его владельцем был лысый сорокалетний моторист Колесов, обычно он с трубкой в зубах разгуливал в этом халате после вахты. Возможно, он тоже в детстве мечтал о путешествиях и представлял себя неким саибом в окружении чернокожих носильщиков. Во всяком случае вид у него был очень важный, и на насмешки команды, вот, мол, напялил женский халат, Колесов не реагировал.