Спросил, чем занимаюсь я, и тут же вынес вердикт:

— Хреновая работа, надо иметь гибкий позвоночник.

И я в очередной раз подивился разнице мнений, одни, узнав, что я журналист, завидовали, проникались уважением, другие реагировали, как Никифоров, третьи оставались равнодушными…

Вспомнили общих знакомых и разговор по сути иссяк. Некоторое время мы молча пили пиво, и вдруг Никифоров спросил:

— Что, сдохла ваша влксэмка? Знаешь, как я в детстве завидовал пионерам, комсомольцам, вашей свободе… Якобы свободе. А теперь понял, все эти партии, союзы, секты — оковы, не дающие личности свободно развиваться. Свобода — вот чего нам всем не хватает.

— По-моему, ее наоборот слишком много.

Никифоров усмехнулся:

— Это видимость. Ну разрешили болтать языком — все говорят, но никто никого не слушает. Что еще? Можно свободно писать и трепаться о сексе, смотреть порнографию. Да у кого есть бабки, появилась возможность смотаться за границу. А так все по-прежнему, как сидели по кабинетам сытые хари, так и сидят. Конечно, прибавились новые, но для меня они все на одно лицо. Вот когда эти начальнички исчезнут, тогда и будет свобода, а теперь, — Никифоров соединил пальцы рук, — вот так обхватили шею и не вырваться.

— Ты путаешь свободу с анархией.

— Может быть. Тогда я анархист. Душе воли хочется. У ребенка больше свободы, чем у взрослого, у нормального ребенка в нормальной семье. А у меня, сам знаешь, какое было детство, играть с ребятами не пускали… и не хватает пионерства, красного галстука, горна. Может, я внушил себе это, но как душа была в детстве под замком, так там и сидит, хоть дверь открыта. Боится выйти, как старый лев из клетки. Надоело все. И не убежать на Дон к казакам, к Пугачеву или в Сибирь к Ермаку. Остается — или удариться в пьянку, или удавиться.

Я хотел добавить «или в монахи» (монашество — тоже свобода от общества, такая анархия наоборот), но промолчал, не стал его перебивать.

— Кажется, все есть: здоровье, сила, умом бог не обидел, с девчонками нет проблем — а словно чужой в этом мире, нигде: ни в школе, ни в институте — я не был своим, всегда разделяла невидимая стена. Возможно, я сам возвел ее, потому что хотел быть свободным. Свобода дается нелегко и не всем, а избранным…

Мы простились тогда, не договорившись о новой встрече.

Дальше дома Никифоровых я не пошел, не потому, что боялся встречи с мистической охраной сундука — надо было найти удобное место для наблюдения за людьми Кукарева.

Это оказалось непростым делом, местность ровная, без заметных возвышенностей, к тому же деревню опоясали кустарники. И я направился к стоящим поодаль от деревни трем вековым соснам. Одна из них считалась у якутов священной, до сих пор на ней виднелись привязанные к веткам разноцветные ленточки. Разноцветность проглядывалась лишь вблизи, солнце и дожди всему стараются придать белесый оттенок смерти. Я снял шейный платок, привязал к ветке священного дерева и попросил духа местности помочь мне в противостоянии с бандитами.

Стояли сосны на открытом пространстве, зато хорошо было видно всю деревню. За соснами начиналась низина, поросшая кустарником, и можно было незаметно подойти и отступить.

Теперь надлежало проверить винтовку, я вогнал в ствол патрон и, глядя в прицел, выбрал цель посреди Жердяевки — почтовый ящик Никифоровых. Тщательно прицелился и выстрелил. Сергеев был прав — винтовка пристрелена, пуля вошла точно в середину.

И когда искал наблюдательный пункт, и когда стрелял, проверяя винтовку, я выполнял лишь правила игры, так как ни в кого стрелять не собирался… Хотя знал, независимо от того, буду я стрелять или не буду, меня уберут. Но только при одном условии — если найдут сундук.

Вернувшись в землянку, часть продуктов и бутылку водки завернул в ненужную пока палатку и спрятал, отойдя на еще большее расстояние от деревни. На всякий случай, мало ли что.

Затем с двумя пятилитровыми полиэтиленовыми бачками сходил к реке по воду и занялся приготовлением обеда. Пока чистил картошку, закипела вода в котелке, и через полчаса вермишелевый суп с тушенкой был готов. Только принялся за еду — гости. Два бурундука, винтообразно спустившись с сосны, уставились на меня, вытянув любопытные мордочки. Я обрадовался их приходу, обедать в компании лучше, чем одному. Тут же отрезал ломоть хлеба, разделил на две части и положил в метре от себя. Бурундук с надорванным ухом — видимо, побывал в чьих-то зубах — тут же схватил свою долю и, усевшись, начал есть, держа хлеб лапами. Второй настороженно держался в стороне, ожидая, не случится ли что с его приятелем. Но искушение было велико, и он присоединился к другу. Хлеб — это такое чудо, ниспосланное людям, он нравится всем: зверям, насекомым, рыбам…

Именно с хлебом и бурундуками связан удивительный случай, произошедший два года назад. Дядя пригласил съездить с ночевой, пособирать бруснику. На «Метеоре» прибыли в Батамай, спрятали в кустах продукты, спальники и двинулись в лес. Мотались по тайге до темноты, а собрали по полведра. В лагерь вернулись расстроенные, заварили кипятком лапшу, сразу по две на брата, так как были страшно голодны и, не дожидаясь пока немного остынет, начали есть. И тут появилась целая стайка бурундуков, мы, конечно, при их появлении повеселели, накормили хлебом и пока, не торопясь, пили чай, они буквально лазили по ногам. Утром проснулись, они снова тут как тут. Пришлось угощать. А когда после завтрака пошли в лес, один бурундук постоянно бежал впереди и там, где тропинка раздваивалась, повернул налево, хотя перед этим дядя упорно твердил — вся ягода направо. Но мы чувствовали, зверек бежит не просто так, и свернули за ним. Неожиданно бурундук исчез. Вот только что бежал и словно растворился, а мы оказались посреди большой поляны, усеянной рясной ягодой. Такой крупной (как вишня) брусники я раньше не видел, бордовая до черноты, она висела гроздьями, и собирать ее было одно удовольствие.

Дядя предположил — дорогу нам указал лесной дух, бог тайги.

После вермишели хотел выпить всего одну бутылку пива, но не заметил, как она опустела, пришлось открывать вторую. Хорошо было бы сидеть, вытянув ноги, пить пиво и жмуриться от солнца, если бы не комары, они слетелись со всего леса, видимо, соскучившись по человеческой крови. Устав отмахиваться, я встал в самый дым костра, комары от такой наглости возмущенно загудели, а я плача — дым разъедал глаза — допивал пиво.

Остаток дня посвятил благоустройству. Прибрался в землянке, расставил продукты на полке, развесил одежду, пристроил зубную пасту и щетку. Я всегда стараюсь, чтоб все лежало на своих местах, и злюсь, когда что-то не нахожу там, где оно должно было быть. Это у меня с детства, книжки, игрушки всегда были аккуратно уложены. В то же время я не педант и против всякой формальности.

Вечером решил отметить приезд, раскупорил бутылку «Мартини», мне ее вручила Ольга со словами: будешь пить, вспомнишь меня.

Так оно и получилось, я пью «Мартини», вспоминаю Ольгу и наши с ней встречи. Они всегда начинались и заканчивались сексом. И я всегда удивлялся, почему Ольга никогда ни единым словом не обмолвится ни о предохранении, ни о беременности. Может, вызывает меня в те дни, когда забеременеть невозможно? Или пользуется контрацептивами?