Сначала мне показалось, что Сеня бредит, ибо лично я вкромешной тьме коридора не увидела ни одной живой души. Но потом, когдапоследнее «Эй!» слетело с губ Слоника, я услышала тихий топот удаляющихсяшагов, и поняла, что в помещении был еще кто-то третий. От этого открытия мнестало не по себе. Что и не удивительно, в свете последних событий.

— Кто это был, Сень?

— Не знаю.

— Но это мужчина?

— Не знаю.

— Как — не знаю? — осерчала я. — Ты же к немуобращался, как к мужчине.

— Я? Обращался? Как к мужчине? Когда?

— Ты кричал — товарищ. А это мужской род.

— Почему мужской? — удивился он.

— Ты в школе учился? — Он кивнул. — Трикласса закончил? — Опять кивок. — Тогда ты должен знать, почему.

— А как же товарищ Крупская? Она тоже мужского родабыла? — прищурился он. — Это мы тоже проходили. Уже в 5 классе.Товарищ, это не род… это… это…гордо звучит… это…

— Ты, Сеня, на выборах случайно не за Зюгановаголосовал?

— А как ты догадалась? — почему-то обрадовалсяСлоник.

— Не важно.

— Нет, ты скажи…

— Значит, ты не знаешь, кто в темноту прятался? —прервала я не слишком вежливо.

— Нет. Откуда? Здесь же ни черта не видно.

— Тогда прощай.

— Как? А о политике поговорить?

— Как-нибудь в другой раз. — Заверила я изахлопнула дверь.

Когда я вошла в комнату, все уже выпили свой чай, на столеосталась стоять только моя чашка с чуть тепленьким противным пойлом.

— Где листок? — поинтересовалась я, выливая чай врозан.

— Выкинули, — ответили подружки, усталопотягиваясь.

— Куда?

— В урну.

— Зачем? — ужаснулась я. — Вдруг это что-тонужное!

— Ничего там нужного нет, — отмахнуласьМаруся. — Я смотрела. Одни матные слова.

— Какие например? Ерш твою медь? — проорала я изприхожей.

— Нет. Суспензионные, гидроэтилхлоридные и прочее,прочее, прочее.

Пока Маруся выговаривала эти труднопроизносимые термины, ядостала листок из урны, стряхнула с него засохшие огрызки и с умным видомуставилась в ровные машинописные строчки. Да-а. Подружка права. Ни черта непоймешь! Без высшего химического образования тем более. Сплошные термины,длиннющие формулы, схемы.

— И что это, как думаете? — спросила я у дремавшихтоварок.

— Не знай. — Позевнув, ответила Маруся.

— Как не знаешь? Ты же по образованию химик-технолог! —возмутилась я. — Средне-техническое образование как-никак, должна знать!

— Ну и что! — лениво огрызнулась она. — Утебя незаконченное высшее. Замечу, экономическое. А ты таблицу умножения незнаешь.

Я заткнулась, не найдя, что на это ответить. Дело в том, чтоя и вправду не знаю таблицу умножения. Вернее, до пяти помню очень отчетливо, адальше темный лес.

— По-моему, — сжалилась надо мной Маруся, —это описание какого-то химического процесса производства. Может, как герметикварить. Или состав пенопластовый производить. Или еще чего-нибудь. Что там унас в НИИ делают?

— Значит, это нужная вещь. А вы ее в урну! —ужаснулась я.

— У них, наверняка, копия есть, — открыла одинглаз Княжна. — За фиг им документ, на который Васькины кошки покакали?

— Это на машинке напечатано, не на компьютере, —рассмотрев и так и эдак бумагу, пробормотала я. — Вдруг в одномэкземпляре…

Я еще потаращилась на лист. Перевернула его обратнойстороной. На ней кроме пыльного отпечатка кошачьей лапы обнаружила несколькобукв, накарябанных карандашом. Буквы видны были отчетливо, но ни о чем мне неговорили, сплошная тарабарщина «Сп. у г.д. ч. д» и еще какая-то околесицатакого же рода. Что за «г.д.» и «ч.д» не ясно. Скорее всего, ерундакакая-нибудь, типа рецепта пирога.

— Оставлю у себя, — наконец, решила я, —пусть лежит, а если никто не хватится за эту неделю, выбросим.

После этого, я засунула документ в верхний ящик стола иблагополучно о нем забыла.

Возвращалась я домой в седьмом часу, что уже было событиемисключительным, ибо до конца рабочего дня никто в нашем НИИ не досиживал. Шлане спеша. Гуляла, приводила в порядок свои нервы.

Вот и дом мой показался. Был он длинным-предлинным — начиналсяна одной улице и заканчивался на другой — при этом извивался так, что в народеего именовали не иначе, как пьяным.

Я вошла в арку. Проследовала к подъезду. Стряхнула палыелистья с бампера горбатого «Запорожца», который годы назад припарковали у песочницыи там же забыли. Немного подумав, я взгромоздилась на покатую крышу автомобиля,брякнула рядом с собой сумку и застыла в бездеятельном созерцании.

Двор наш мне всегда нравился. Уютный, закрытый с трех сторонпьяными стенами. Помню, как мы гоняли по нему в детстве, как прятались взарослях шиповника, что растет в каждом палисаднике, как взбирались на тополя,как ломали качели… Помню, как за деревянным столиком резались в домино мужики ипотом пили в беседке портвейн, прячась от вездесущих жениных глаз. Теперь дворуже не тот: не смотря на пышность шиповника, в нем никто не прячется, на тополяникто не лазит — современные детишки увлекаются «ниндендами» и орейрами, их издома не вытащишь, качели поломать они бы еще согласились, но их с наших врементак и не починили, так что ломать нечего. Да и мужики уже не режутся в домино,вечерами они тупо пялятся в телек и ругают правительство. Осталась толькопоследняя традиция — распитие спиртных напитков в беседке, но и она опошленазалетными алкашами, которые вместо «Агдама» глушат вонючий самогон, вместоливерной колбасы закусывают листьями тополя, а прятаться не думают не только отженщин, но и от детей.

Я вытянула шею и глянула сквозь поредевшую листву набеседку. Точно так. Пьют-с, сволочи. Я сползла со своего трона и хмуронаправилась в их направлении. Вот ЩА-А-А-С как устрою им головомойку, будутзнать.

В принципе, с местной пьянью у меня отношения почтидружеские, благодаря соседу Коляну, с которым в детстве я приятельствовала.Тогда он был вполне приличным пареньком, не сильно умным, конечно, но работящими не злым. Попивал он в меру — по пятница и субботам, когда принимал парустаканов сваливался под лавку и благополучно там засыпал. Мы, соседи, с годамипривыкли к неизменному аксессуару нашего двора и длинную фигуру под скамейкойвоспринимали как должное. Но пять лет назад Коляна выгнали с работы, и отнечего делать он запил по серьезному. Теперь под лавкой он почти живет. Почти,потому что иногда он живет у каких-то «синеглазок», таких же несчастных и вечнопьяных. С ними травится самогоном, ворует драгметаллы, дерется и мирится.