— Нас арестуют да?

— Ща-а-с, — фыркнула Маруся. — Не имеютправа. Мы все сделали по закону. И нечего было на нас орать. Тоже мне,напугали! — Горячилась она, размахивая руками в опасной близости от моего носа. —Да они вообще нам медаль обязаны дать.

— За что? — не поняла я.

— За охрану правопорядка. За бдительность. И за борьбус огнем.

— Тебе не медаль. Тебе орден дадут, — заверила яподружку.

— «Защитника отечества»? — с придыханием спросилаМаруся. — Первой степени?

— Нет, «Орден дураков».

— Сама дура, — ни сколько не обидевшись, изрекланесостоявшаяся орденоноска, разворачиваясь в сторону двери. — Пошли чайдопивать!

Мы и пошли.

Вернувшись в свою тихую и показавшуюся даже уютной комнаткумы расслабились. Расселись, вытянули ноги. Я лениво обвела взглядом периметр итут увидела… Черта! Да, да. Самого настоящего черта с чумазой физиономией иострыми рожками меж вздыбленных волос.

— А-а! — заверещала я, вглядываясь в угольныеглаза незваного гостя.

Гость почему-то тоже открыл пасть, блеснув белыми зубами,показавшимися просто ослепительными на грязной физиономии. Я ткнула в негопальцем, а он в меня. Я в него, он в меня… И только тут до меня дошло, что зачертенка я приняла свое собственное отражение. Что и не мудрено. Рожа чумазая,волосы дыбом, а темные приколки-крокодильчики, которыми я с утра закололачелку, чтобы в глаза не лезла, очень сильно смахивают на аккуратненькие рожки.

Короче, выглядела я ужасающе, впрочем, как и все остальные.Даже вечно аккуратная Эмма Петровна поражала чумазостью и лохматостью. Неговоря уже о главной пожаротушительнице — Марусе, которая была не просто грязнаи всклокочена, она была грязна и всклокочена до безобразия, и до неприличияполуодета. То есть, кофта на ней была расстегнута, так как пуговицы поотлеталиеще в первые минуты борьбы с огнем, разрез на юбке разорвался до самого пояса,колготки продрались и потерялась одна туфля.

Все остальные выглядели чуть пристойнее, но все равно сильносмахивали на бомжей. Да и пахло от нас почти так же — гарью и чем-то кислым,может, пеной из огнетушителя.

Следующий час мы приводили себя в порядок: мылись,оттирались, зашивались, расчесывались, обливались духами, хоть это малопомогало, ибо бомжевый душек сдаваться иноземным врагам не собирался, иперебивал французский парфюм без всяких усилий.

Наконец, более менее пристойный вид был восстановлен. Мы,бледные от усталости, сверкающие чисто умытыми, естественными лицами, расселисьвокруг электрочайника, взяли по конфетке, то-о-лько приготовились испитьбодрящей жидкости, как…

Тук-тук-тук.

— Открыть? — испуганно пискнула Маринка, ставясвою чашку на стол.

— Открой.

— Да-а? А вдруг это Русов?

— И что?

— Заругает. Я его боюсь.

— И что теперь? — хорохорилась Маруся, но сама неподумала даже привстать.

— Я открою. — Сказала я и смело распахнула дверь.

Страшного ничего не произошло. В сумраке коридора яразглядела очертание мужской фигуры. Очертание напоминало гору Айюдак, этоозначало, что в нашу дверь стучал электрик Сеня, именуемый в нашем коллективеСлоником за свою молодость и габариты — из всех институтских великанов он былсамым масштабным.

— Чего тебе? — не слишком приветливо осведомиласья.

Слоник смущенно улыбнулся — для человека-горы он был оченьзастенчив.

— Я тут кое-что нашел, — сообщил он и, чуть неразмазав меня по стене, втиснулся в комнату. — Девочки, это не ваше?

Он поднял руку, в которой был зажат измятый, местамигрязненький лист, размером с альбомный, исписанный ровными машинописнымистрочками.

— Чего это? — привстала со своего кресла Марья.

— Документ, кажется. Вы ведь разные документыобрабатываете, да? Приходы всякие, расходы, дебеты, кредиты…

— Дебеты это не мы, а бухгалтерия, — прервала япоток его красноречия.

— Да? А я считал… — Он надолго задумался, рассматриваянаходку, вертя ее и так и эдак, потом сунул ее мне под нос. — Нет, этоточно вы потеряли. Здесь много непонятных слов. И формулы какие-то.

— Нет, это точно не мы, — заверила я,безрезультатно подталкивая Слоника к двери.

— А кто же? Мимо нашей комнаты больше никто не ходит,кроме вас.

Это точно. Тот отсек коридора, где располагаются наши сэлектриками коморки (мы соседи), радиорубка да кладовка дворника, является неочень популярной пешеходной трассой. Нихлоровцы предпочитают сделать крюк:обойти вторым этажом или даже улицей, чем пробираться в кромешной тьме. А тьмав нашем коридоре стоит непроглядная — из-за отсутствия окон, и перманентная —из-за гнилой проводки. По этому, можно сказать, что мы обитаем на выселках,хоть отделены от фойе лишь дверью.

— Где, говоришь, нашел? — поинтересовалась я,попытавшись выдернуть находку из толстеньких, но цепких Сениных пальцев.

— Да говорю же, в коридоре. Я этот документик там иподобрал, прямо у двери в радиорубку. Иду, смотрю, кошки Васины шустрят,играются с чем-то… Вася, это мой напарник, знаете, наверное, Вася Бодяго…

— Да кто твоего Васю не знает. Его кошки весь институтзагадили. Ты по делу, по делу, — направила разговор в нужное руслонетерпеливая Маруся.

— Да. Ну вот… О чем уж я там говорил? А! Подошел,значит, отогнал кашаков, смотрю — бумажка. И сразу решил, что вы потеряли. Акто ж еще? — Он распрямил лист, разгладил руками, стряхнул с него песок, итолько после этого протянул мне. — Он ваш?

— Не-е! — хором ответили все присутствующие.

— Наш! — гаркнула я и сдвинула-таки его к двери.Пусть выметывается, решила я, а с листком потом разберемся.

— А они говорят, не ваш, — пожаловался он.

Я распахнула дверь, подпихнула его коленом к выходу. Слоникпотоптался на пороге, пожевал губами воздух, вздохнул. Потом лицо егопрояснилось.

— Но вы ведь все равно передадите документ хозяину, да?

— Конечно. Всенепременно.

— До свидания, — попрощался он со мной. И счувством исполненного долга он шагнул в темноту.

Я уже готова была захлопнуть дверь, как Слоник вновь подалголос, но в этот раз обращался он не ко мне.

— Товарищ, это не вы документик потеряли? —прокричал он в темноту.

— Ты к кому обращаешься? — опешила я.

— Да вон там кто-то… Товарищ, если вы потеряли, то яего Леле отдал! Эй! — Слоник аж вытянулся весь, пытаясь разглядетьневидимого «товарища». — Эй! Постойте! Эй!