Если ехать из Москвы в Свиблово, там раньше протекала маленькая речушка, а за этой речушкой стояла деревушечка. И мы пешком из ВГИКа – с камерой на плече и штативами – шли в ту деревню. Актеры с нами. Выбирали в деревне дом, приходили к хозяевам, уговаривали. Если нам не хватало чего-то по реквизиту, мы из соседних дворов бревно приносили, дрова. Вот так снимали фильм – и за неделю успели. Ждан приехал, а у меня уже готовый материал в монтажной – проявлен и напечатан. Я уже занимался монтажом, никого не ставя в известность.

Защиту моего диплома сделали закрытой. Обычно защита проходила в Большом зале, на нее приходили все студенты ВГИКа. В моем случае ректорат распорядился, чтобы защищался я только в кинозале ректора (небольшой зальчик на пятнадцать мест). Я очень волновался, боялся, что могут не засчитать диплом, потому что я снял его тайно.

Актеры приехали меня поддержать: они понимали, что раз так прячут этот диплом, то могут выступить против меня. И, на мое счастье, председателем государственной экзаменационной комиссии был Леонид Иович Гайдай. Он посмотрел фильм и встал на мою защиту. Фильм ему понравился. Не зная, к чему придраться, Ждан заявил о том, что я нарушил норматив. Диплом должен был состоять из двух частей по десять минут, а у меня получилось две с половиной части – всего двадцать пять минут вместо требуемых двадцати. Гайдай в очень жесткой форме Ждану ответил:

– Виталий Николаевич, а почему вы свои нормативы не применили к режиссерам Бондарчук Наталье Сергеевне, Николаю Бурляеву, Игорю Хуциеву? Они же сняли полнометражный фильм на троих «Пошехонская старина» в девяти частях.

Ждану нечего было возразить. Выступил и Лева Дуров, очень горячо, остро:

– Что же вы творчество на корню губите! Режиссер только делает первые шаги и снимает диплом, а вы его уже топчете! Как вам не стыдно! Вы же работаете в искусстве.

Я получил «отлично» за диплом. Сергей Аполлинариевич Герасимов, так же как и в случае с курсовой работой «Урок», направил мою дипломную картину на кинофестиваль. Она получила призы и премии в Германии, Финляндии, Польше, Испании.

После защиты диплома я от двух мастерских – Столперовской и Дзигановской – был направлен на «Мосфильм», то есть был официально зачислен в штат «Мосфильма». Я уже должен был улетать в Тобольск на выбор натуры для фильма «Сибириада», работать в котором меня пригласил Андрон Кончаловский, как меня призвали в армию. Мне шел 28-й год, и по закону я вышел из призывного возраста. Более того, в театре и во ВГИКе у нас была военная кафедра, после которой освобождали от армии. Меня никак не должны были призвать.

Но только мы в выходные отгуляли диплом, как в понедельник утром за мной пришли…

Итак, меня призвали в армию. Но кажется, забрали. Думаю, за стихи. Пришли утром ко мне домой двое в штатском и один милиционер, увезли в военкомат, на моих глазах уничтожили паспорт, заставили подписать подписку о невыезде. А через два дня меня уже везли в штаб полка в Алабино. Я ждал, что меня распределят в кавалерийский полк при «Мосфильме», потому что все вгиковцы уходили туда. Этот полк всегда участвовал в военных съемках. А меня без учебки сразу отправили в Таманскую мотострелковую дивизию пулеметчиком, в четвертую роту.

Командиром роты был Толя со звучной фамилией Кутузов. Ему было 23 года. То есть в роте я был старше своих офицеров. Но дедовщины не было. Меня очень уважали. Большинство служивших ребят были из деревень, а там детей всегда учили почитать старших. Так как старший был, то ко мне и солдаты, и офицеры относились с глубочайшим уважением. Дядя Ус – такая кличка у меня была в армии, потому что я с усами пришел и носил их на протяжении всей службы.

Армию я вспоминаю всегда с добрым чувством. Хоть меня призвали незаконно, но сам я из семьи военных. Меня воспитали в понимании, что армия – это долг. Я не сопротивлялся. И не жалею. Надо было отслужить, и я отслужил. Я всегда помнил слова моего деда: «Служить надо Отечеству, а не властям!»

В роте я был пулеметчиком и, надо сказать, неплохо стрелял, особенно по ночным мишеням – это такая мишень с мигающим индикатором: лампочка на ней мигает и гаснет. Вот один раз она помигала – я жду, второй раз начинает мигать – я ее – «бах!» – и убивал.

Полк у нас был парадно-показной. К нам часто приезжали зарубежные делегации из стран, с которыми наше Министерство обороны сотрудничало – из Ливии, с Кубы, из других стран, – и мы для них устраивали тактические учения, боевые стрельбы и прочее. Поэтому муштра была страшная. Каждый день – четыре часа строевой подготовки. Мне было тяжело физически, потому что я был старше. Кроме того, еще в школе у меня было травмировано левое легкое, после того случая, когда рецидивист воткнул мне в грудь заточку (меня забирали в армию – здоровьем моим не интересовались). Одно дело, когда ты просто на плацу маршируешь, отрабатываешь шаг, но и это сложно: ногу нужно было поднимать на семьдесят сантиметров (прапорщик ходил с рулеткой и мерил), если ниже – на губу. Еще сложнее было, когда маршировали в полной амуниции с пулеметом. Пулемет весил тринадцать килограммов, рюкзак – двадцать килограммов, и также нужно было тянуть ногу или бежать шесть километров до полигона.

В самых трудных ситуациях меня всегда выручало чувство юмора. Вот и в армии я часто хохмил.

Когда я только пришел в роту, мне выдали галифе образца 1950-х годов, широченные. И мне было обидно, что у всех нормальные галифе, а у меня такие. А в воинскую фуражку вставлялась металлическая дужка. Вот я в каптерке, когда прапорщик отвернулся, вытащил из фуражек эти дужки и вставил в галифе. Нас построили. Прапорщик идет и смотрит. От меня – метр слева, метр справа – стоят солдаты, потому что в обе стороны от моих ног торчали два «крыла».

Прапорщик:

– Это что такое?

Я отвечаю:

– Галифе, получил в каптерке.

Рота смеется. За такую смелость наказывали. Меня отправили на кухню драить полы, мыть посуду, чистить картошку.

Прапорщик у нас был негодяем. В его обязанности входило проверять посылки, которые приходили его солдатам. Он посылку открывал, а там, например, варенье: мама сынку отправила. Он отбирал и своему сыну отдавал. Если что вкусненькое, он и сам рад был полакомиться. Так вот в нашем буфете я купил сто граммов ирисок, в туалете из хозяйственного мыла нарезал такие же квадратики и завернул их в обертку от ириски. В левый карман положил это завернутое мыло, а в правый – ириски. Стоим в строю на утренней поверке. Я жую ириски.