словами в тексте. Подполковник, наклонившись, прочитал эти слова, посмотрел на Алтайского взглядом, в котором уже не было теплоты, сказал безразличным голосом: «Ах, вот оно что… Продолжайте следствие», — и, поднявшись, вышел.

Следователь сидел молча, не поднимая глаз. Когда он вставал, приветствуя подполковника, Алтайский успел обратить внимание на его высокий рост, худощавость, стройность и умный взгляд серых глаз. Теперь, сидя, следователь не казался высоким — сутулилась спина. Русые пряди волос падали на чистый высокий лоб. Длинные пальцы крутили карандаш. Со всем обликом следователя как-то очень не вязались небольшие, как у девушки, ямочки на щеках его сухого, бесстрастно-официального, немного длинноватого лица.

— Ну, что ж, начнем? — повторил капитан Тяп-цев. — Расскажите, пожалуйста, свою биографию. И, если можно, подробней.

Алтайский стал рассказывать, начав с того, как вместе с семьей, выехавшей в 1927 году из Владивостока в Харбин, десятилетним подростком оказался в Китае. Рассказывал Алтайский о своей жизни с частыми и довольно большими отступлениями. Отвлекаясь, он то и дело начинал говорить о времени, в котором жил, и о событиях, очевидцем которых ему довелось стать, давал им оценку. Следователь рассуждения Алтайского не прерывал, выражая тем молчаливое согласие с этими долгими, иногда сумбурными отступлениями, — в них, по мнению Тяпцева, очевидно, могло быть больше смысла, чем в точных ответах на точные вопросы. Постепенно у следователя складывалось впечатление об Алтайском как о человеке запутавшемся, заблудившемся в собственной жизни.

Алтайского между тем, как принято говорить, понесло… Размышляя вслух, он утверждал, что не считает себя виновным ни перед одним советским гражданином, ни перед страной, то есть перед тем пролетариатом, в чьих руках в Советском Союзе и находится власть, если верить утверждениям официальных лиц. Но ему непонятны причины репрессий в отношении к советским гражданам — бывшим работникам КВЖД, которые возвратились на Родину после того, как Советское правительство отказалось от своих прав на эту дорогу. А ведь среди них были самые настоящие пролетарии, коммунисты и комсомольцы. Может, это произошло потому, что подлинной власти у пролетариата нет? Нет, как вы говорите, диктатуры пролетариата, а есть диктатура над пролетариатом?

Задав этот вопрос, Алтайский немигающим взглядом уставился на следователя — что он ответит? А Тяпцев настолько был ошеломлен подобным высказыванием подследственного, что и не нашелся сразу что сказать. Что это, попытка разрешить сомнения, которые давно мучают Алтайского? Или результат долгого воздействия на него империалистической пропаганды? К тому же вступать в дискуссию капитану не хотелось — он не считал себя обязанным давать уроки политграмоты человеку, который то ли бравировал своими убеждениями, то ли сам не понимал полностью смысла своих слов, то ли просто хотел показать, что ему нечего терять…

Тяпцев взглянул на подследственного, и по лицу Алтайского прочитал его настроение — тот ждал или подтверждения своим мыслям, или окрика.

«Почему бы не дать ему высказаться? Может быть, сущность Алтайского станет яснее?» — подумал капитан и сказал вслух:

— Настроение ваше я понимаю. Вы долго жили за границей, поэтому путаете многие понятия, смотрите на вещи по долголетней подсказке империалистической пропаганды.

Ямочки на щеках следователя угрожающе сгладились.

— Возможно! — согласился Алтайский, ткнув к переносице очки. — Но почему советская власть считает своих граждан скотом?

— Что за чушь? — возмущенно приподнялся капитан.

— А разве это не так? — спросил Алтайский. — Вы утверждаете, что строите новое общество, и при этом караете за малейший проступок, даже ошибку! Хотя некоторые — например, вот вы, — делаете это, может быть, против своей воли, в силу какой-то драконовской инструкции… Как вы думаете, неужели народ — такое быдло, такой интеллектуальный скот, который не понимает ничего, кроме палки?

— В своем заблуждении вы очень вредный человек, Алтайский, — сдержанно сказал следователь, и уголки рта у него опустились, придав лицу пренебрежительно-официальное выражение.

— А мне кажется, — не уступал Алтайский, — что вы даже самому себе не можете или не решаетесь сказать правду. А может, просто по инструкции не желаете ее знать?

— Откуда вам знать наши инструкции? — по-прежнему сдержанно, но уже зло спросил следователь.

— Инструкций не знаю, но интуитивно их чувствую… — Алтайский помолчал секунду, другую и затем продолжил. — Мне все-таки почему-то кажется, что будь вы вершителем моей судьбы, вы бы, наверное, поверили, что я люблю Родину, народ, что я не причинял и не причиню им вреда, что у меня есть свои принципы, в значительной степени схожие с вашими…

Алтайский замолчал. На худом лице его пробился румянец возбуждения. Ненадежно починенные очки опять сползли с переносицы, показав близорукие невыразительные глаза. Алтайский догадывался, каким глупым выглядит его лицо, когда сползают очки, поэтому часто толкал их к переносице, а они снова сползали.

Капитан достал пачку папирос, закурил сам, после чего подвинул пачку к подследственному.

Алтайский увидел, что интерес на лице капитана постепенно сменился выражением служебной сухости и озабоченности. Затянувшись, капитан сказал:

— Знаете, Алтайский, есть основания для обвинения вас в шпионаже.

— ?!

— Вы поступили работать сторожем на вокзал, когда были на третьем курсе университета, то есть в тридцать седьмом году? — Алтайский утвердительно кивнул головой. Капитан продолжал. — В тридцать девятом году вы уволились, сдали зачеты, академическую задолженность и снова устроились на работу по конкурсу конторщиком в городскую билетную кассу, или, как вы сами написали в анкете, в туристбюро?

Алтайский слушал и не понимал, почему капитан начал столь издалека. Ему показалось, что следователь сделал акцент на словах «по конкурсу». «Надо объяснить», — мелькнула мысль в голове Алтайского.

— Да, по конкурсу, — ответил он. — Требовались знания английского языка, было сорок претендентов на одно место. Все претенденты — такие же, как я, молодые люди, но только окончившие английские и американские колледжи. У меня, по сравнению с ними, знание английского языка было неважным, особенно подводил мой «нижегородский» акцент в произношении…

— За какие же заслуги вас приняли на работу, если, как вы говорите, конкуренты оказались сильнее? — подозрительно спросил капитан.

— Заслуг не было, — ответил Алтайский. — Я вам рассказывал, что вначале учился на восточно-юридическом факультете, где среди прочих дисциплин изучал и китайский язык. Вот он мне и пригодился. На конкурсе спросили: как вы будете давать справки о расписании поездов и стоимости билетов по странам Восточной Азии, если справочники на китайском или японском языках. Я ответил, что по этим справочникам и буду давать, так как с иерог-рафической письменностью знаком. Вот и все. Меня проверили, я читал довольно быстро, члены комиссии только улыбались, когда я произносил по-китайски названия японских городов. Я оказался единственным из всех сорока претендентов, не погнушавшимся китайской грамотой.

Следователь улыбнулся — вопрос был ясен.