И я бежал. Бежал сломя голову, сбивая с ног собравшихся гостей. Возмущённые голоса, раздавшиеся за спиной, нисколько меня не смутили. Наоборот, даже подталкивали действовать напролом. Хотелось ли мне обернуться назад? Хотелось ли взглянуть в последний раз на Гили? Скажу честно — нет. И не жалею об этом.

Добежав до заветных ворот, я выскочил на улицу и забежал за первый приглянувшийся поворот. Затем свернул за другой, третий… Бежал и бежал, пока от усталости не потерял равновесие и с грохотом упал на асфальт в подворотне.

Как оказался в номере гостиницы — сказать затрудняюсь. Возможно, сработал внутренний автопилот. Знаю, что провалялся в кровати несколько часов. Лежал, как убитый. Даже одежду не снял. Надеялся, что всё вернётся на круги своя. После самовольного заточения, наконец, вышел в свет с решимостью продолжить свою профессиональную деятельность. Но к какой бы женщине я не подходил, то в каждой мерещилась смуглянка Гили. Ничего не оставалось, как вернуться обратно в номер и, уткнувшись лицом в подушку, плакать навзрыд. Так до тех пор, пока фонтан эмоций окончательно не иссякнет.

Вот и всё, товарищ следователь. На этой ноте и заканчивается мой рассказ. Простите, если затянул с повествованием. От себя добавлю ещё несколько слов. Прежде всего, я сознаюсь во всех преступлениях, совершённых по злому умыслу и ради присвоения денег. Прошу, арестуйте меня и, если потребуется, готов предстать перед судом. Не знаю точно, судьба надо мной пошутила или совесть внезапно проснулась, но я не вправе портить жизнь этой чудесной, доверчивой, доброй девушке своим присутствием! Подобные мне люди не заслуживают чувства любви. И любимыми быть не заслуживают. Эмиль Эдуардович Сердцеедов уходит на пенсию. Точка.

Ревизия талантов

В преддверии всемирного дня писателя, в Веселухино, в Доме литераторов, прошла творческая конференция «Полный абзац». В этом грандиозном мероприятии приняли участие самые модные, узнаваемые и тиражируемые беллетристы: яркая звезда исторического романа Севастьян Глот, несравненная императрица женского детектива Раиса Кузькина и эксцентричный мастер глубинного постмодернизма Викентий Белин.

Инициатором и руководителем необычной конференции выступил директор ведущего российского издательства «Книжная радость» — Аркадий Николаевич Тельцов, который сочетал в себе блестящего знатока литературы и, не отличающегося смирением, испанского инквизитора. Зал был битком набит начинающими писателями, жаждущими приобщиться к славе своих более удачливых собратьев по перу, а также многочисленными любителями литературы. Было приглашено и множество представителей четвёртой власти — корреспондентов СМИ. Всякий журналист глубоко в душе — закостенелый фантаст и имеет все основания считать писательский день своим профессиональным праздником.

Когда участники сели за широкий стол, Аркадий Николаевич, протирая тряпочкой запотевшие очки, жестяным голосом произнёс:

— Уважаемые коллеги, хочу вам напомнить, что литература — это серьёзная сфера деятельности, и она не терпит поблажек. Поскольку бразды правления издательством перешли в мои руки, я намерен произвести ревизию талантов, которых мы предлагаем обществу. И раз уж вы ступили на путь писательства, то должны быть готовы к самой суровой критике. Вместе, рука об руку, мы обязаны поднять отечественную прозу на высочайший, недостижимый для зарубежных оппонентов уровень. Итак, приступим.

Лица модных писателей светились уверенностью покорителей книжного Олимпа. Императрица Кузькина вальяжно улыбалась. Звезда Глот сидел, сложив на столе руки, словно отрешённый школьник пятого класса, а эксцентричный мастер Белин продолжал пристально разглядывать потолок.

— Первое слово предоставляется писателю из Москвы — Севастьяну Глоту, автору романа «Жизнь и смерть Василия Косого», — объявил Тельцов. — Севастьян Аронович, ознакомьте нас, пожалуйста, с отрывком из вашего произведения, заявленного, как новая веха в русской исторической прозе.

Поднявшийся из-за стола молодой человек чем-то напоминал железнодорожную шпалу. Тяжелым взглядом он оглядел зал, словно предупреждая, что готов выдержать любой локомотив критики, посмевший прокатиться по его творению. Уверенный в себе зеленоглазый брюнет, одетый в синий клетчатый костюм, ослеплял блеском прилизанных гелем волос. Глот снисходительно помахал ладонью журналистам, глубоко вдохнул и неожиданным комариным фальцетом прочитал:

«И начался обряд испытания. Сыновья князя новгородского выстроились рядком перед батюшкой своим строгим. И молвил князь громогласно: «Пробил час, сыны мои, тяните жребий!». Первым выбирал соломинку старший брат: досталась ему длинная. Выдохнул с облегчением наследник престола княжеского. Вторым подошёл к отцу средний брат. И у него в перстах очутилась длинная соломинка. Понурил чело младший брат Василий. Стало быть, ему выпала доля тяжкая, нелёгкая. Не выдержал позора семейного Василий, возопил: «Не справедливо, батюшка, ей-богу! Седьмой раз к ряду на мои плечи ниспадает чистка конюшен княжеских от навоза. Требую пережеребьёвку! Теперь я первый буду тянуть». Топнул сапогом кованым князь о землю русскую: «Против судьбы бунтовать удумал? Терпи, негодник, кару небесную! Это тебе за то, что своих хором отличить не смог от жилья братского. Да впотьмах женой чужой не побрезговал, пока брат кровный службу ратную нёс в походе воинском». Как не оправдывался Василий, а не сбылось ему избежать прозвища позорного, клейма на всю жизнь порочного — Косой».

Выслушав Глота, Тельцов усмехнулся:

— Скажите, Севастьян, а сколько вам лет?

— Тридцать, — ответил Глот.

— Тридцать лет! В таком возрасте пора бы и повзрослеть.

— Вам не понравилось?

Тельцов пожал плечами.

— Отчего же? Грамотный текст, неординарный и с долей наивности. Идеальный пример конкурсной работы учащегося начальных классов.

Молодому человеку стало не по себе. Спокойствие и уверенность мгновенно утонули в океане неожиданности. По телу пробежали мурашки. В горле образовался комок слипшихся оправданий, но применить их Севастьяну так и не удалось. Аркадий Николаевич продолжил наступление:

— Знаете, что такое исторический роман? Это «Камо грядеши», «Айвенго», «Собор Парижской Богоматери», «Русь изначальная». И это только малая, но достойнейшая часть этого жанра. А что у вас? Какой-то косоглазый недоумок ошибся с хоромами, прелюбодействовал в чужом доме и после всего содеянного спокойно играет с отцом семейства в бирюльки. Где историчность? Где масштаб? Где прославление Отчизны? Где, в конце концов, смысл?

— Ну, как вам сказать, — неуверенно произнес Глот. — Историчность я взял из славянского фольклора про древних царей, князей… Обычаи того времени. Про поклонение богам, лешим всяким, водяным и…

— Молодой человек, — перебил Тельцов. — История и фольклор — это абсолютно разные термины. Вам, как писателю «исторического романа» грех не понимать разницы. Советую сделать две вещи: первое — оставить в покое этот жанр; второе — приобретите совковую лопату и очистите литературные конюшни от своих писательских потуг. Сегодня же я прикажу аннулировать договор на издание ваших опусов. Спасибо, можете присесть.

В зале воцарилась напряженная тишина. Севастьян, раздосадованный итогами выступления, бессильно опустился на стул