на палке! Голос, по крайней мере, исходил от него, так же как грозовой запах, куда более сильный, чем в первый раз. Костомахи не разговаривают, а тут даже не цельный скелет – лишь мертвая голова, которую Охотник поначалу принял за обычную колдовскую штуковину из тех, что чародеи вешают на заборы, набивая себе цену и отпугивая нежеланных гостей.

Напугать такой череп и впрямь может, а если его накачать волшбой, то и припечь. Но разговор, да еще осмысленный? Но самочинные выходки?! О таком Охотник и не слыхивал, и еще вопрос, слыхивали ли об этом в Китеже. Мирава тоже растерялась, морду яги китежанин, успевший скользнуть вероятной противнице за спину, само собой не видел, но при первых же словах зараза встала, как вкопанная.

– Не тобой я был отдан, – не унимался пустоглазый говорун, – не тебе на меня рот разевать. Украсть не сумела, на обман пошла? Не выйдет, нет на то моего согласия! Я сам решаю, с кем остаться, так что убирайся, пока цела, и дорогу ко мне забудь. Да смотри, врать не вздумай! Сама кругом виновата! Ступу оставила, не зачаровав, ворон толком не обучила, а главное – на сторону глядишь, власти для себя ищешь, с того меня к рукам прибрать и надумала. Наведешь на нас сестриц-душегубиц – все им про тебя скажу, сама знаешь, что с тобой станется. Отвечай, поняла ли?

Спорить и тем паче лезть в драку вербовщица не стала: то ли приложило ее крепко, то ли в самом деле испугалась, что о ее самоуправстве проведают. Буркнула что-то на чужом грубом наречии, но череп, похоже, понял и успокоился. Красные точки в провалах глазниц стали тускнеть и почти погасли, остался лишь легкий отсвет, будто в непроглядной ночи за поворотом костер догорает.

Охотник утер рукавом взмокший лоб и быстро огляделся. Мирава с ягой так и каменели друг против друга, похоже, не зная, что дальше делать и говорить. Словно бы усохшая Гончая явно боялась, а вот знала ли отшельница, что за штуковина к ней в руки попала?

«Опять гроза. Пуще прежнего. Что делаем? Бьемся? Скачем?»

– Ждем пока.

Буланко верно унюхал: грозой пахло из-за черепа, то ли он так ярился, то ли дело было в вылетавших из его глазниц лучах.

«Я выйду. Видеть хочу».

– Выходи, – богатырь с сомнением покосился на ягу, с которой нужно было что-то делать, и решился. – Слушай, воительница, пора бы тебе и честь знать. Ступу ты из-за меня потеряла, так что, худ с тобой, подвезу до тракта и лошадь с телегой сторгую. Только обернись кем-то, не дело добрых людей железными ногами пугать.

«Чепрак смени, – ткнулся в плечо подоспевший Буланко – Этот я люблю, а после яги только выкинуть останется».

– Гончая – моя гостья, – опомнилась и Мирава, – мне ее и выпроваживать.

«Троих выдержу, только чепрак…»

– Спасибо, Алеша, но мое это де…

– Чепрак сменим, – шепнул в лошадиное ухо Алеша и добавил уже громко. – Гостья твоя, да конь мой. Втроем поедем и нечего тянуть, день короток, путь не близок.

– Не будет того, чтоб я пылью да духом конским дышала, – просипела опомнившаяся наконец-то вербовщица. – От вас, жеребцов, толку никакого, один вред!

«Обзывается! Проучить надо!»

– Уже проучили, – богатырь трепанул друга по шее, Буланко мотнул головой и прижал уши. Ему хотелось драться, хозяину – ехать сквозь вечер на одном коне с Миравой, но отшельница играла в гляделки с ягой.

– Голова твоя дурная! – карга пялилась на волшебницу, будто тут никого больше не было. – Пожалеешь еще, да поздно будет. Наплачешься и с бродягой своим, и с жар-черепом. Сама не ведаешь, чем владеешь, не по тебе ноша.

– То мне решать, – Мирава, не сводя глаз с вербовщицы, отступила к столу и села, красноречиво придерживая палку с замолчавшим черепом. – А ты на чем хочешь, на том и убирайся, только побыстрее!

– Не больно много радости здесь торчать, – огрызнулась яга, сжимая когтистые пальцы в кулаки, – пусто, холодно, да еще русским духом пахнет… Фу!

Фыркнула Гончая – впору хорошему битюгу, только на фырканье далеко не уедешь, а осколки ступы вязнут в дальнем болотце. Яга что-то бормотала себе под нос, крепко сжав кулаки, и Охотнику подумалось, что не пожелавшая глотать пыль колченогая страхолюдина зовет гусей-лебедей, на которых и улетит. А что? Здоровущие же, и поклажу таскать приучены, а из так и валявшегося на траве ковра соорудить что-то вроде люльки, какую меж двух коней прилаживают, раз плюнуть.

– Спокойно, – китежанин надавил на холку напрягшемуся Буланышу, – она носильщиков зовет. Летучих.

«Не верю. Лапы железные режут, колют, таких на себе не возят. И тяжело».

Алеша в ответ лишь плечами пожал, но прав оказался не он, а Буланко. Вместо того, чтоб таращиться на небо в ожидании подмоги, яга что-то развязала и к железным ногам упала юбка, под которой, к счастью, оказалась вторая, поуже и покороче. Воительница провела рукой над лежащей тряпкой, та замерцала и зашевелилась, точно куча багровых змей, нет, не змей – щупалец. Поблескивая на солнце и не переставая извиваться, они сперва поползли во все стороны, а затем принялись сплетаться, как сплетаются стебли повилики. Не прошло и нескольких минут, а на траве лежала густая плотная сетка вроде тех, что плетут в южных краях и продают корабельщикам, только поменьше.

Яга переступила с лапы на лапу и, переваливаясь, заковыляла к Мираве. Охотник подался вперед – при малейшем намеке на угрозу он бы вмиг оказался между девушкой и каргой, но обошлось. Вербовщица всего лишь набросила сетку на позабытый Алешей короб с залогом. По черной поверхности заметались багровые мурашки, сперва бестолково, потом повторяя очертания ячей, и словно бы раздвоившаяся сетка начала стягиваться, сжимая короб. Не прошло и минуты, как от него остался небольшой кошель, который яга и прицепила к поясу.

– Ковер, – раздвинула губы Мирава, – забери ковер и… вон!

Налетел ветер, взметнул жухлые листья, растрепал патлы яги, словно тоже велел убираться. Гончая фыркнула что-то непонятное, и валявшийся на траве ковер, как был комом, неуклюже подкатился к хозяйке и развернулся. Серебром блеснули вытканные гуси-лебеди, яга ловко закинула себе за спину грозящее острыми чужими башнями полотнище, еще разок фыркнула и… поскакала.

Именно поскакала, пригнувшись и отставив словно облепленный диковинным ковром зад. Зрелище было – отворотясь не насмотришься, но богатырь на всякий случай не спускал с вербовщицы глаз. Двигалась яга длинными, не похожими ни на что скачками. Лягушка тоже прыгает, но она приземляется на все четыре лапы, яге же хватало ярко блестевших на