вопит, как напьется, аж у нас слыхать! С таким жить – умом тронешься, а куда деваться? Доля наша такая, либо замуж, либо в приживалках по людским избам, и то прогнать норовят, дескать, кудель им путаем и по ночам шумим. А мы не шумим, мы помочь хотим да плачем от своей неприкаянности да от одиночества… Да ты понимаешь ли?

– Тебя, пожалуй, поймешь, – фыркнул подоспевший Пущеслав, своих лесавок он как-то сгреб в охапку, но они все одно порывались хихикать. – Цыц вам, проказницы! Ну как, соседка, придешь к нам на вечерней зорьке, не побрезгуешь? Дорогу к заветной поляне я вам с Алешей открою, мухоморами для верности укажу, не заплутаете.

– Приду, – потупилась Веселина, – спасибо тебе.

– Рады будем, – кивнул Пущеслав. – Ну давай, Моховна, забирайся.

Лешачиха вцепилась мужу в край рубахи – и проворно взобралась на огромное плечо, по дороге не умолкая ни на мгновенье:

– А уж как лесавушки-красотушки обрадуются! Семеро ведь их у нас, одна другой краше… Одна беда, ленточек-бусиков на всех не хватает, а по зиме и того не будет. Ложные у нее, у зимы, кружева да самоцветы, вроде и красиво, и богато, а дохнешь, и нет их, растаяли. Вот и со счастьем так обернуться может, – лешачиха подняла палец, и синее стеклышко в перстеньке весело блеснуло. – Так что, ты, девица, носом-то не верти! Держи-хватай, коли уж повезло найти-встретить…

– Ох, Купава, Купава, – покачал рогатой головой леший, – опять ты за свое. Ты, соседка, ее не шибко слушай, а то заговорит до смерти. Ладно, пошли, что ли.

– Ага-ага! – заторопилась и Купава Моховна. – Бежать нам надо, девица, а то вечер на носу, а готовить-прибирать еще немерено. Ну а ты гляди, не прохлопай своего счастья, чтоб живо бычка да на веревочку!

– Счастье у каждого свое, – Пущеслав слегка прижал пищавших в него в руках лесавок, и те вдруг взяли да притихли. – И у лягвы, и у волка, и у вас, людей, и у нас. Это красно солнышко одно на всех, а через то и осень с весной, и зима с летом. Глядишь, стоит осинка зеленая, а как зорька вечерняя встанет, вроде такая же, только красная. Все, солнце на зиму повернуло. Ну да сама увидишь.

Куда и как они подевались, Веселина не поняла. Вроде бы уходили, как положено, но до сосен не добрались. Засеребрился медвежий плащ, веселым огоньком подмигнул мухомор на плече, мелькнула заплечная дубина, и все – как корова языком.

Позади сухо зашуршало. Волшебница оглянулась, но это был Алеша.

– А бусы из птичьих черепов, – быстро спросила первое, что пришло на ум, Веселина, – они для чего?

– Дятлы это. Были. Лешие поспать любят, ну а дятлам без разницы, кто рядом, лишь бы долбить. А почему бусы? Может, предупреждение, чтобы не стучали, а может, чтоб добро не пропадало, а то и вовсе для красоты, лесожилы любят принарядиться, – объяснил не слышавший лешачихиных поучений Охотник и вдруг как-то сразу подобрался. – Утро вечера, конечно, мудренее, но как бы ты за медком да плясками ответить не забыла. Поедешь на заставу или здесь останешься, с Купавой Моховной беседы вести?

– Что бы соседушкам такого подарить? – ушла от ответа отшельница. – Неудобно без подарков идти.

– Неяг-птицу подари, – пожал плечами Алеша. – Объяснишь, что никакую ягу не подпустит, да и лесавушкам-красавушкам забава. За хвост ухватятся, над родимой чащей полетят, полюбуются-порадуются.

– Нехорошо подарки передаривать…

– Какой же это подарок? – суховато бросил Охотник. – Я долг тебе вернул, а дальше что хочешь, то с ней и делай. Хоть лесавкам отдай, хоть на волю отпусти, хоть суп свари. Ну, счастливо тебе повеселиться, отшельница.

– Тебя тоже звали.

– Звать-то звали, только нас с Буланышем другие пляски ждут. И в другом месте.

– Не в эту же ночь! – Вот так и решаются, сразу и безоглядно. – Отпляшем, уважим лесных хозяев, да и поедем на твою заставу… Соберусь я быстро, у меня и добра-то – Благуша да птица.

– Жар-череп еще, – совсем другим голосом напомнил Алеша. – Постой, ты ж мне сапоги грозилась отчистить! Чтоб стыдно не было.

– Не будет. – Чародейка сощурилась, пальцами повела – и бурая корка грязи, замерцав, рассыпалась пылинками, показалась видавшая виды черная кожа. Охотнику большего и не требовалось: чистые, и ладно, но Веселину уже понесло. Щелчок пальцев, и черное становится бересклетово-розовым. Чуть поднятая бровь, и по голенищу идут малиновые узоры в виде ежей, а каблуки расцветают красными ягодками.

– Готово, – волшебница отшагнула назад, любуясь делом рук своих. – А уж как лесавушкам-красавушкам понравится!

Сперва китежанин не сообразил, в чем дело, потом догадался глянуть вниз.

– Это… – только и смог пробормотать он, – это… что?

– Сапоги, – расхохоталась Веселина, – праздничные. Как раз по тебе!

Это был другой смех, не тот, которым она провожала вербовщицу, а веселый и легкий, как коробочки-цветочки бересклета. Да, это был другой смех, но остановиться было так же трудно.

– Нет, ты не Мирава, – глядя на нее, решительно объявил Алеша, – хохотушка ты! Слушай… а давай я тебя… Веселиной звать стану?

Она моргнула.

– Как? Как ты сказал? – дрогнувшим голосом переспросила чародейка. – Веселиной?

– Ну да, – расплылся в улыбке ничего не понимавший китежанин. – Имечко как раз по тебе. Ну какая из тебя Мирава, если ты, чуть что, в смех?

Знал бы он, когда она до встречи с ним последний раз смеялась… Слез, впрочем, тоже не было, только крепнущее, как зимний лед, отчаянье и желание вырваться из ловушки. Как угодно, но вырваться, а потом принесло этих двоих и почему-то захотелось помочь. Вот и помогла, думала, коню… оказалось, себе.

– Пусть будет Веселина, – медленно, словно пробуя забытые звуки на вкус, произнесла чародейка. – Зови, но чур, только ты. И Буланко, куда ж без него…

– Лады! – просиял китежанин и тут же окликнул своего красавца. Конечно, они же за версту говорят. – Такие дела, друже. Мирава нам с тобой больше не Мирава, Веселина она.

Да уж, дела так дела… И времени-то с первой встречи минуло всего-ничего, а кажется – полжизни. Она коню свет вернула, а китежанин ей – имя, внезапно оказавшееся и правильным, и желанным. Все, что мучало годами, отвалилось, будто… грязевая корка с сапог. Впереди – дорога, впереди – застава, впереди – жизнь, а с матушкиным даром она теперь совладает! Особенно если его не в одиночку тащить.

– Ему нравится, – доложил, закончив неслышный разговор, Охотник. – Говорит, всё верно. Он буланый, значит, Буланко. Ты веселая, с тобой весело, ты – Веселина. Так теперь и зовись.

– Лады! – выдохнула больше не Мирава, утирая слезы не то веселые, не то