Он долго простоял на коленях и раз или два возводил очи, шепча: «Боже, укажи мне путь».

Когда наконец явился ответ, то он не стал ни озарением, ни даже шепотом от алтаря. То была память о словах, произнесенных Питером в день, когда они впервые обсуждали сложившееся положение в Челси: «Дело, мой друг, бывает либо правым, либо неправым».

О том, что надлежало делать, в итоге подсказал даже не ум юриста, а нечто потаенное, инстинктивное. Либо верно, либо ложно; правда или кривда, черное или белое. В нем заговорила не ученая вера, но поколения англосаксонских Буллов. Королевское требование – кривда. Добавить к этому нечего. Он либо верующий христианин, либо нет. Вот оно. Роуланд испытал облегчение.

Но оставались Сьюзен с детьми и его моральные обязательства. Тут к делу подключился законник. Еще одно требование, которое придется удовлетворить.

Покинув церковь Святой Этельдреды и устремившись через обнесенный стенами сад, Роуланд знал, как поступить.

Лишившись дара речи, Сьюзен уставилась на Роуланда. Уже стемнело, дети спали, они остались одни. Затягивая время, чтобы лихорадочно поразмыслить, она начала осторожно:

– Ты думаешь, что монахи Чартерхауса откажутся присягнуть? – Он кивнул, и женщина продолжила: – Но полагаешь, что даже сейчас король потребует присягу только от своих противников, вроде монахов?

– По-моему, да.

– И ты считаешь, что он не потребует ее от тебя.

– Я уже присягал. Зачем ему меня беспокоить?

– Но если король вдруг передумает и все же велит присягнуть заново…

– Нам нужно решить, что мне делать.

– Значит, ты обратился ко мне, движимый долгом передо мной как женой и твоими детьми. – Она задумчиво кивнула и после, вскинув взор, спокойно повторила ужасное предложение, которое муж только что сделал. – Ты просишь моего разрешения отвергнуть присягу? Спрашиваешь дозволения пойти на казнь?

И Роуланд, любовно вернув ей взгляд, хладнокровно ответил:

– Именно.

В других устах она сочла бы это ложью, отговоркой. Не вели мне – вот о чем он просил. Дай побыть трусом и сохранить достоинство. И в этот миг она едва не пожелала быть замужем за человеком более низким. Но Сьюзен знала, что Роуланд говорил серьезно.

И в том заключалась ее дилемма. В сокровенном тайнике сердца она понимала правоту Роуланда и Питера. Но это же было и болью – знать, что во имя их общего Господа он предпочтет оставить ее одну. Хуже того, будучи его женой, она знала, что, если не даст согласия ради спасения семьи, он примет ее решение, но, скорее всего, никогда не простит.

– Ты должен действовать так, как велит тебе совесть, – потому сказала она. – Я ничего тебе не запрещаю.

Она отвернулась – не только скрыть слезы, но и не в силах вынести его радости.

– Этому не бывать! – Томас Мередит был категоричен. – Если он не собирается нарочно дразнить короля, бояться нечего, – уверил он Сьюзен. – Я вижусь с Кромвелем ежедневно. Король прищемит хвосты оппонентам. Если эти немногие, как монахи Чартерхауса, будут упорствовать… – Он скривился. – Боюсь, им придется тяжко.

– Бедный Питер!

– Я не могу ему помочь, – грустно признал Томас. – Но Роуланд – совсем другое дело, – продолжил он в утешение. – Изначально он присягнул, как все. Он вне всяких подозрений. Он высказался открыто?

– Нет.

– Вот и ладно, – улыбнулся Томас. – Если его имя вдруг прозвучит, чего не случится, я заверю Кромвеля в его верности. – Он улыбнулся. – Положись на своего брата, я защищу его.

– Уверен?

– Полностью. – Он поцеловал ее. – Тебе нечего бояться.

Завтра наступит май. Полуденное солнце приятно грело, позолоченная королевская барка скользила мимо лугов с желтыми лютиками и первоцветом.

Дэн Доггет сиял. В последнее время ему исправно везло – и все благодаря Томасу Мередиту. Выходит, никаких забот? Почти, но не совсем. Он оглянулся на крытую кормовую каюту.

Занавеси были подняты, благо погода стояла теплая, дверца распахнута так, что со своего места среди гребцов Дэн видел все помещение. Там, на широком, забранном шелком сиденье устроились двое: слева виднелась большая, с бородой голова короля, справа – широкое, бледное и довольно мрачное лицо секретаря Кромвеля, который что-то негромко говорил. Дэн раздумывал об их дальнейших намерениях.

После долгих месяцев угроз, расточавшихся всем, кто осмеливался перечить, король Генрих нанес наконец ювелирно точный удар. За отказ дать присягу, признававшую его превосходство, арестовали всего троих: настоятеля лондонского Чартерхауса и еще двух домов. Остальным монахам Чартерхауса пока и не предлагали присягнуть. Вчера, в ходе частных слушаний в Вестминстер-Холле, настоятелей с пристрастием допросили под руководством Кромвеля. За них хлопотал Кранмер, присяжные не хотели признавать их вину, но Кромвель грубо отмел их возражения, и к полудню весь Лондон судачил: «Их перевели в Тауэр и через пять дней казнят».

«Но чем это обернется для меня?» – гадал Дэн. Возьмется ли Генрих и за других монахов из Чартерхауса? И отступят ли они, узрев грядущий кошмар? Он подумал о Питере Мередите и предположил, что нет. А если это случится, что станется со старым Уиллом?

Поэтому Дэниел Доггет вез короля в Хэмптон-Корт, испытывая смутное предчувствие беды.

Ему не следовало входить в сад. Заслышав смех, нужно было пройти мимо. Он не знал о прибытии короля Генриха.

С недавних пор Томас приуныл. Он усердно исполнял свои обязанности, Кромвель хвалил его. Он редко видел короля Генриха, но радовался, что лишь немногие при дворе, если вообще кто-нибудь, знали о вхождении его брата Питера в мятежный Чартерхауз. Что до сегодняшнего суда, то в Хэмптон-Корте еще только ждали итога. Поэтому он опешил, узрев короля.

При том было лишь несколько придворных. Желая размяться после длительного путешествия по реке, король созвал их с Кромвелем заодно, и все они прогуливались по фруктовому саду. Без всяких на то причин Генрих свернул за высокую изгородь в тихий садик всего за несколько секунд до появления Томаса.

Король пребывал в игривом настроении. Его жизнь упорядочилась. Во-первых, была королева. Если Анна Болейн и дулась порой, ревнуя его к любовницам, то время, проведенное с ней недавно за королевским занятием – изготовлением наследника, – устранило эти домашние неурядицы. Генрих подозревал, что она уже и понесла. Следом шло разбирательство с монахами. Он только что уведомил придворных о грядущих казнях и разглядел за почтительными лицами страх. Отлично. Придворные и должны бояться короля. В действительности он, держа путь из Лондона, обсуждал с Кромвелем надобность вновь применить эту присягу шире, дабы выявить и сокрушить остальных противников Акта о превосходстве, но секретарь призвал к осторожности.

– Чем меньше мы истребим, тем слабее окажется голос оппозиции, – заметил он.