И Роуланд, хоть чуть и нахмурился, согласился тем обойтись.

«Будем молиться, чтобы это сошло с рук», – подумал Томас.

– Мне нужно идти, – сказал он. – Я обязан доложить королю.

И удивленно обернулся, заметив, что Сьюзен с ужасом смотрит в окно.

Кромвель не потрудился постучать и вошел сразу. Два его помощника маячили позади, двое солдат ждали у барки.

– Я принял присягу, – начал Томас, но Кромвель знаком велел ему молчать.

– Роуланд Булл, – обратился секретарь к юристу, сверля своими мертвящими глазками его одного, – принимаешь ли ты превосходство короля во всех делах мирских и духовных?

Роуланд покрылся меловой бледностью. Он глянул на Томаса, испрашивая совет, затем на Сьюзен.

– Да, – ответил он нерешительно, – насколько дозволяет Слово Божье.

– Слово Божье? – Кромвель зыркнул на Томаса и уставился на Роуланда. – Не поминай Слово Божье, Булл. Признаешь ли ты безоговорочное главенство короля Генриха в делах духовных – да или нет?

Последовала мучительная пауза.

– Не могу.

– Так я и знал. Измена. Попрощайся с женой. – Он окликнул подручных: – Стражу сюда!

И только после этого повернулся к Томасу.

– Болван, – буркнул он. – Решил спасти его оговоркой и доложить королю, что присяга принесена?

Томас был слишком потрясен, чтобы ответить.

– Разве не ясно, – прорычал Кромвель, – что королю не было дела до этого малого? Он испытывал тебя. Хотел посмотреть, как поступишь ты. Он собирался потом отрядить к нему с присягой кого-нибудь еще, дабы проверить тебя. – Кромвель хрюкнул. – Я только что спас твою жизнь. – И, обратившись к Роуланду, сказал: – Что до твоей жизни, то ты, боюсь, ее потерял. – Он коротко кивнул Сьюзен. – Можешь дать ему какую-нибудь одежду. Он отправляется с нами в Тауэр.

Тем днем отец Питер Мередит принял в Чартерхаусе двоих посетителей. Ему немного нездоровилось, и он остался в келье, а визитеров привел старый Уилл Доггет. Первой была Сьюзен. Она стояла перед ним очень спокойно, но ему почудилась нотка упрека в голосе, а также отчаяние. Ее просьба была проста.

– Ты хочешь, чтобы я убедил его присягнуть? – спросил он.

– Да.

– В любом случае – не слишком ли поздно?

– Официальный суд присяжных все-таки состоится. Если он даст присягу, то король, возможно, примет ее. – Она скорбно повела плечом. – Это наша последняя надежда.

– И ты считаешь, мой голос может что-то изменить?

– Ты единственный, кого он уважает. И, – теперь упрек слышался безошибочно, – он учел именно твое мнение, когда отказался присягнуть.

Питер какое-то время смотрел в пол.

– По-моему, Роуланд учел и голос совести. Во имя всего, во что мы веруем, – ответил он мягко.

Если Сьюзен пропустила этот легкий укор мимо ушей, он не мог ее винить. В конце концов, при всей своей праведности она была матерью и боролась за семью. Но дальнейшее явилось для него неожиданностью.

– Ты не понимаешь, – заявила Сьюзен.

И рассказала ему о встрече в саду и о том, что Томас повстречал короля на том же месте.

– Теперь ты видишь, что беды на Роуланда навлекли эти случайные встречи и то, что ты монах из Чартерхауса. В известном смысле это наша вина. Иначе с него бы вовсе не потребовали клятвы.

Питер вздохнул. И почему Провидение действовало столь мудреным и жестоким образом? Конечно, то был Божий замысел. Но почему, подивился он скорбно, тот должен оставаться сокрытым даже для самых верных?

– Я навещу его, – произнес наконец Питер. – Но я не могу велеть ему воспротивиться собственной совести. Я не могу подвергнуть опасности человеческую душу, которая, обещаю тебе, бессмертна.

Сьюзен не утешилась, да он и не ждал этого. И все же ее заключительные слова причинили ему страдание.

– Известно ли тебе, что с ним сделают? Ты понимаешь это? – Она взглянула на него с горечью. – Тебе легче, – произнесла она холодно и удалилась.

Легче? Он сомневался. Было сказано, что трех настоятелей умертвят в считаные дни, причем не милосердным обезглавливанием, но самым зверским способом. Когда монахи получат возможность узреть эти казни, в Чартерхаус явятся королевские представители, которые предложат общине присягнуть.

Старый монах изрек:

– Все это подобно наваждению, насланному, дабы запугать нас и испытать наши души.

Но неужели Сьюзен искренне считала, что он не думал об этом, просиживая в келье за часом час?

Томас пришел вечером.

Сначала Питер испытал невольное раздражение при виде молодого мирянина-придворного на пороге. Вид у того был и впрямь безумный, но Питер подумал, что Томас, как бы ни скорбел о Роуланде, оставался человеком Кромвеля.

– Не сомневаюсь, ты явился по тому же поводу, что и наша сестра, – сказал он спокойно, вздохнул и добавил чуть суше: – Брат в Чартерхаусе и зять, отказывающийся присягнуть, не очень полезны для твоей карьеры.

Томас лишь покачал головой.

– Я только что от двора, – сообщил он. – Даже если Роуланд поклянется, король уже не примет присягу. Измена обозначена. Он собирается уничтожить его. – Томас сел и уткнулся лицом в ладони. – И все из-за меня.

– Из-за тебя?

– Я представил его ко двору. Его нынешнее положение – моя вина.

– Он постоял за веру.

– Да, – согласился Томас. – Но только потому, что король, повинуясь капризу, решил испытать не его преданность, а мою. Сам он Генриха не интересовал.

– Если он умрет, – тихо заметил Питер, – то все равно будет мучеником.

Но Томас, к его удивлению, воспротивился даже этому:

– Для вас с Роуландом это акт веры. Разумеется. Но не для прочих, сдается мне. Неужели ты не понимаешь? Когда казнят монахов из Чартерхауса, они станут мучениками. Об этом узнает вся Англия. Но Роуланд ничем не знаменит. Никто о нем не слышал. Его тихонько казнят заодно с другими преступниками как неизвестного королевского слугу, совершившего измену. Вот как все будет. Мелкий эпизод королевского отмщения. Сверх этого никто ни о чем не узнает.

– Господь узнает и позаботится.

– Да. Но Его делу послужат монахи, смею заметить. Бедняга Роуланд – ни в чем не повинный и верный семьянин, которого угораздило очутиться в неподобающем месте. Все это ошибка. – Он помолчал, потом вздохнул. – Я должен сделать признание, брат.

– Какое же?

– Я тайный протестант.

– Понимаю. – Питер постарался скрыть отвращение.

– И поэтому я чувствую себя виновным вдвойне, служа Кромвелю. Я отрекаюсь от семейной веры, затем гублю Роуланда.