Гул о приключении достиг в церковь с необыкновенною быстротой.Когда Келлер проходил к князю, множество людей, совершенно ему незнакомых,бросались его расспрашивать. Шел громкий говор, покачиванья головами, дажесмех; никто не выходил из церкви, все ждали, как примет известие жених. Онпобледнел, но принял известие тихо, едва слышно проговорив: “я боялся; но явсё-таки не думал, что будет это…”, и потом, помолчав немного, прибавил:“впрочем… в ее состоянии… это совершенно в порядке вещей”. Такой отзыв уже самКеллер называл потом “беспримерною философией”. Князь вышел из церкви,повидимому, спокойный и бодрый; так, по крайней мере, многие заметили и потомрассказывали. Казалось, ему очень хотелось добраться до дому и остатьсяпоскорей одному; но этого ему не дали. Вслед за ним вошли в комнату некоторыеиз приглашенных, между прочими Птицын, Гаврила Ардалионович и с ними доктор,который тоже не располагал уходить. Кроме того, весь дом был буквально осажденпраздною публикой. Еще с террасы услыхал князь, как Келлер и Лебедев вступили вжестокий спор с некоторыми, совершенно неизвестными, хотя на вид и чиновнымилюдьми, во что бы то ни стало желавшими войти на террасу. Князь подошел кспорившим, осведомился в чем дело, и, вежливо отстранив Лебедева и Келлера,деликатно обратился к одному уже седому и плотному господину, стоявшему наступеньках крыльца во главе нескольких других желающих, и пригласил его сделатьчесть удостоить его своим посещением. Господин законфузился, но однако ж пошел;за ним другой, третий. Из всей толпы выискалось человек семь-восемьпосетителей, которые и вошли, стараясь сделать это как можно развязнее но болееохотников не оказалось, и вскоре, в толпе же, стали осуждать выскочек. Вошедшихусадили, начался разговор, стали подавать чай, — всё это чрезвычайно прилично,скромно, к некоторому удивлению вошедших. Было, конечно, несколько попытокподвеселить разговор и навести на “надлежащую” тему; произнесено было нескольконескромных вопросов, сделано несколько “лихих” замечаний. Князь отвечал всемтак просто и радушно, и в то же время с таким достоинством, с такоюдоверчивостью к порядочности своих гостей, что нескромные вопросы затихли самисобой. Мало-по-малу разговор начал становиться почти серьезным. Один господин,привязавшись к слову, вдруг поклялся, в чрезвычайном негодовании, что непродаст имения, что бы там ни случилось; что напротив будет ждать и выждет, ичто “предприятия лучше денег”; “вот-с, милостивый государь, в чем состоит мояэкономическая система-с, можете узнать-с”. Так как он обращался к князю, токнязь с жаром похвалил его, несмотря на то, что Лебедев шептал ему на ухо, чтоу этого господина ни кола, ни двора и никогда никакого имения не бывало. Прошелпочти час, чай отпили, и после чаю гостям стало наконец совестно еще дольшесидеть. Доктор и седой господин с жаром простились с князем; да и все прощалисьс жаром и с шумом. Произносились пожелания и мнения, в роде того, что “гореватьнечего и что, может быть, оно всё этак и к лучшему”, и прочее. Были, правда,попытки спросить шампанского, но старшие из гостей остановили младших. Когда всеразошлись, Келлер нагнулся к Лебедеву и сообщил ему: “мы бы с тобой затеяликрик, подрались, осрамились, притянули бы полицию; а он вон друзей себеприобрел новых, да еще каких; я их знаю!” Лебедев, который был довольно“готов”, вздохнул и произнес: “Утаил от премудрых и разумных и открылмладенцам, я это говорил еще и прежде про него, но теперь прибавляю, что исамого младенца бог сохранил, спас от бездны, он и все святые его!”

Наконец, около половины одиннадцатого, князя оставилиодного, у него болела голова; всех позже ушел Коля, помогший ему переменитьподвенечное одеяние на домашнее платье. Они расстались горячо. Коля нераспространялся о событии, но обещался придти завтра пораньше. Он жезасвидетельствовал потом, что князь ни о чем не предупредил его в последнеепрощанье, стало быть, и от него даже скрывал свои намерения. Скоро во всем домепочти никого не осталось: Бурдовский ушел к Ипполиту, Келлер и Лебедев куда-тоотправились. Одна только Вера Лебедева оставалась еще некоторое время в комнатах,приводя их наскоро из праздничного в обыкновенный вид. Уходя, она заглянула ккнязю. Он сидел за столом, опершись на него обоими локтями и закрыв рукамиголову. Она тихо подошла к нему и тронула его за плечо; князь в недоумениипосмотрел на нее и почти с минуту как бы припоминал; но припомнив и всёсообразив, он вдруг пришел в чрезвычайное волнение. Всё, впрочем, разрешилосьчрезвычайною и горячею просьбой к Вере, чтобы завтра утром, с первой машиной, всемь часов, постучались к нему в комнату. Вера обещалась; князь начал с жаромпросить ее никому об этом не сообщать; она пообещалась и в этом, и, наконец,когда уже совсем отворила дверь, чтобы выйти, князь остановил ее еще в третийраз, взял за руки, поцеловал их, потом поцеловал ее самое в лоб и с каким-то“необыкновенным видом выговорил ей: “до завтра!” Так по крайней мере передавалапотом Вера. Она ушла в большом за него страхе. Поутру она несколько ободрилась,когда в восьмом часу по уговору постучалась в его дверь и возвестила ему, чтомашина в Петербург уйдет через четверть часа; ей показалось, что он отворил ейсовершенно бодрый, и даже с улыбкой. Он почти не раздевался ночью, но однако жеспал. По его мнению, он мог возвратиться сегодня же. Выходило, стало быть, чтоодной ей он нашел возможным и нужным сообщить в эту минуту, что отправляется вгород.

Час спустя он уже был в Петербурге, а в десятом часу звонилк Рогожину. Он вошел с парадного входа, и ему долго не отворяли. Наконец,отворилась дверь из квартиры старушки Рогожиной, и показалась старенькая,благообразная служанка.

— Парфена Семеновича дома нет, — возвестила она из двери, —вам кого?

— Парфена Семеновича.

— Их дома нет-с.

Служанка осматривала князя с диким любопытством.

— По крайней мере, скажите, ночевал ли он дома? И… один ли воротилсявчера?

Служанка продолжала смотреть, но не отвечала.

— Не было ли с ним, вчера, здесь… ввечеру… НастасьиФилипповны?

— А позвольте спросить, вы кто таков сами изволите быть?

— Князь Лев Николаевич Мышкин, мы очень хороша знакомы.

— Их нету дома-с.

Служанка потупила глаза.

— А Настасьи Филипповны?

— Ничего я этого не знаю-с.

— Постойте, постойте! Когда же воротится?

— И этого не знаем-с.

Двери затворились.

Князь решил зайти через час. Заглянув во двор, он повстречалдворника.

— Парфен Семенович дома?

— Дома-с.

— Как же мне сейчас сказали, что нет дома?

— У него сказали?

— Нет, служанка, от матушки ихней, а к Парфену Семеновичу язвонил, никто не отпер.

— Может, и вышел, — решил дворник, — ведь не сказывается. Аиной раз и ключ с собой унесет, по три дня комнаты запертые стоят.