— Вчера ты наверно знаешь, что дома был?

— Был. Иной раз с парадного хода зайдет, и не увидишь.

— А Настасьи Филипповны с ним вчера не было ли?

— Этого не знаем-с. Жаловать-то не часто изволит; кажись бызнамо было, кабы пожаловала.

Князь вышел и некоторое время ходил в раздумьи по тротуару.Окна комнат, занимаемых Рогожиным, были все заперты; окна половины, занятой егоматерью, почти все были отперты; день был ясный, жаркий; князь перешел черезулицу на противоположный тротуар и остановился взглянуть еще раз на окна: нетолько они были заперты, но почти везде были опущены белые сторы.

Он стоял с минуту и — странно — вдруг ему показалось, чтокрай одной сторы приподнялся, и мелькнуло лицо Рогожина, мелькнуло и исчезло вто же мгновение. Он подождал еще и уже решил было идти и звонить опять, нораздумал и отложил на час: “А кто знает, может, оно только померещилось…”

Главное, он спешил теперь в Измайловский полк, на бывшуюнедавно квартиру Настасьи Филипповны. Ему известно было, что она, переехав, поего просьбе, три недели назад из Павловска, поселилась в Измайловском полку уодной бывшей своей доброй знакомой, вдовы учительши, семейной и почтенной дамы,которая отдавала от себя хорошую меблированную квартиру, чем почти и жила.Вероятнее всего, что Настасья Филипповна, переселяясь опять в Павловск,оставила квартиру за собой; по крайней мере, весьма вероятно, что она ночевалав этой квартире, куда, конечно, доставил ее вчера Рогожин. Князь взялизвозчика. Дорогой ему пришло в голову, что отсюда и следовало бы начать,потому что невероятно, чтоб она приехала прямо ночью к Рогожину. Тутприпомнились ему и слова дворника, что Настасья Филипповна не часто изволилажаловать. Если и без того не часто, то с какой стати теперь останавливаться уРогожина? Ободряя себя этими утешениями, князь приехал наконец в Измайловскийполк ни жив, ни мертв.

К совершенному поражению его, у учительши не только неслыхали ни вчера, ни сегодня о Настасье Филипповне, но на него самого выбежалисмотреть как на чудо. Всё многочисленное семейство учительши, — всё девочки ипогодки, начиная с пятнадцати до семи лет, — высыпало вслед за матерью иокружило его, разинув на него рты. За ними вышла тощая, желтая тетка их, вчерном платке, и наконец показалась бабушка семейства, старенькая старушка вочках. Учительша очень просила войти и сесть, что князь и исполнил. Он тотчасдогадался, что им совершенно известно, кто он такой, и что они отлично знают,что вчера должна была быть его свадьба, и умирают от желания расспросить и освадьбе, и о том чуде, что вот он спрашивает у них о той, которая должна быбыть теперь не иначе как с ним вместе, в Павловске, но деликатятся. В краткихчертах он удовлетворил их любопытство насчет свадьбы. Начались удивления, ахи ивскрикивания, так что он принужден был рассказать почти и всё остальное, вглавных чертах, разумеется. Наконец совет премудрых и волновавшихся дам решил,что надо непременно и прежде всего достучаться к Рогожину и узнать от него обовсем положительно. Если же его нет дома (о чем узнать наверно), или он незахочет сказать, то съездить в Семеновский полк, к одной даме, немке, знакомойНастасьи Филипповны, которая живет с матерью: может быть, Настасья Филипповна,в своем волнении и желая скрыться, заночевала у них. Князь встал совершенноубитый; они рассказывали потом, что он “ужасно как побледнел”; действительно, унего почти подсекались ноги. Наконец сквозь ужасную трескотню голосов, онразличил, что они уговариваются действовать вместе с ним и спрашивают егогородской адрес. Адреса у него не оказалось; посоветовали где-нибудьостановиться в гостинице. Князь подумал и дал адрес своей прежней гостиницы,той самой, где с ним недель пять назад был припадок. Затем отправился опять кРогожину.

На этот раз не только не отворили у Рогожина, но неотворилась даже и дверь в квартиру старушки. Князь сошел к дворнику и насилуотыскал его на дворе; дворник был чем-то занят и едва отвечал, едва дажеглядел, но всё-таки объявил положительно, что Парфен Семенович “вышел с самогораннего утра, уехал в Павловск и домой сегодня не будет”.

— Я подожду; может, он к вечеру будет?

— А может и неделю не будет, кто его знает.

— Стало быть, всё-таки ночевал же сегодня?

— Ночевал-то он ночевал…

Всё это было подозрительно и нечисто. Дворник, очень моглобыть, успел в этот промежуток получить новые инструкции: давеча даже былболтлив, а теперь просто отворачивается. Но князь решил еще раз зайти часачерез два и даже постеречь у дома, если надо будет, а теперь оставалась ещенадежда у немки, и он поскакал в Семеновский полк.

Но у немки его даже и не поняли. По некоторым промелькнувшимсловечкам он даже мог догадаться, что красавица-немка, недели две тому назад,рассорилась с Настасьей Филипповной, так что во все эти дни о ней ничего неслыхала, и всеми силами давала теперь знать, что и не интересуется слышать:“хотя бы она за всех князей в мире вышла”. Князь поспешил выйти. Ему пришламежду прочим мысль, что она, может быть, уехала, как тогда, в Москву, аРогожин, разумеется, за ней, а может, и с ней. “По крайней мере хоть какие-нибудьследы отыскать!” Он вспомнил однако, что ему нужно остановиться в трактире, ипоспешил на Литейную; там тотчас же отвели ему нумер. Коридорный осведомился,не желает ли он закусить; он в рассеяньи ответил, что желает, и, спохватившись,ужасно бесился на себя, что закуска задержала его лишних полчаса, и толькопотом догадался, что его ничто не связывало оставить поданную закуску и незакусывать. Странное ощущение овладело им в этом тусклом и душном коридоре,ощущение, мучительно стремившееся осуществиться в какую-то мысль; но он всё немог догадаться, в чем состояла эта новая напрашивающаяся мысль. Он вышелнаконец сам не свой из трактира; голова его кружилась; но — куда однако жеехать? Он бросился опять к Рогожину.

Рогожин не возвращался; на звон не отпирали; он позвонил кстарушке Рогожиной; отперли и тоже объявили, что Парфена Семеновича нет и,может, дня три не будет. Смущало князя то, что его, по-прежнему, с таким дикимлюбопытством осматривали. Дворника, на этот раз, он совсем не нашел. Он вышел,как давеча, на противоположный тротуар, смотрел на окна и ходил на мучительномзное с полчаса, может, и больше; на этот раз ничего не шевельнулось; окна неотворились, белые сторы были неподвижны. Ему окончательно пришло в голову, чтонаверно и давеча ему только так померещилось; что даже и окна, по всему видно,были так тусклы и так давно не мыты, что трудно было бы различить, если бы дажеи в самом деле посмотрел кто-нибудь сквозь стекла. Обрадовавшись этой мысли, онпоехал опять в Измайловский полк к учительше.

Там его уже ждали. Учительша уже перебывала в трех, вчетырех местах, и даже заезжала к Рогожину; ни слуху, ни духу. Князь выслушалмолча, вошел в комнату, сел на диван и стал смотреть на всех, как бы непонимая, о чем ему говорят. Странно: то был он чрезвычайно заметлив, то вдругстановился рассеян до невозможности. Всё семейство заявляло потом, что это был“на удивление” странный человек в этот день, так что “может, тогда уже всё иобозначилось”. Он наконец поднялся и попросил, чтоб ему показали комнатыНастасьи Филипповны.