роту и постарайтесь больше уже не смеяться в строю. Идет? – Хлопнув по плечу, он слегка меня подтолкнул и рассмеялся над счастливым видом человека, совершенно не ожидавшего такого поворота событий.

Камышуваха

После длинного и утомительного перехода, чередующегося с тяжелыми боями, полк разместился на ночь вдоль канавы, с левой стороны пыльной дороги, уходящей от Орехова на север к Александровску. Усталые люди как сошли с дороги, так и повалились на сырую землю. Мокрые от пота рубашки прилипли к телу и в наступившем ночном холоду жгут его раскаленными угольками. Прикрыться нечем – ни одеял, ни шинелей. Полковой обоз остался далеко позади. Зубы стучат мелкой дробью, тело дрожит в лихорадке, но безумная усталость сильнее, и тяжелый сон сковывает веки.

Сон перелистывает страницы только что начинающейся жизни вспять. Снится, что спишь не на твердой, холодной и грязной земле, а на белоснежной простыне, покрывающей теплую и удобную койку в ротной спальне Морского корпуса в Петербурге. Горнист играет побудку. Продираешь глаза, и рука тянется к аккуратно сложенному чистому белью на табурете в ногах у постели. Аетишь в умывалку. Окатываешься холодной водой до пояса. Накидываешь морскую форму, на которую еще не перестал смотреть влюбленными глазами. Расправляешь складки и перетягиваешь стройный мальчишеский стан поясом.

Становимся в строй. Утренная молитва. Каптенармус раздает свежие платки. Звучный голос фельдфебеля, сына морского министра – адмирала Вердеревского, направляет роту по длинным коридорам мимо стен, увешенных огромными портретами в тяжелых рамах. Наши знаменитые предшественники, пронесшие славу Андреевского флага по всем морям и океанам земного шара за двухсотлетнюю историю Российского Императорского Флота, строго смотрят на нас, желторотых юнцов, из этих рам. Отдельные роты почти одновременно вступают в Столовый зал, появляясь из разных дверей.

Этот зал – самый большой в Петербурге. Да и наверно, во всей России. Потолок подвешен на тяжелых якорных канатах. Когда батальон гардемарин и кадет выстраивается в нем, то занимает только ползала, а другая половина остается свободной для прохождения батальона по-взводно и по-ротно церемониальным маршем. Высокие белые стены сплошь покрыты белыми мраморными досками с вписанными золотыми буквами именами питомцев корпуса – георгиевских кавалеров. У передней стены, посредине зала, высится высокая медная статуя основателя первого светского учебного заведения в России – Петра Великого, принадлежащая резцу скульптора Антокольского. В глубине зала с распущенными белыми парусами стоит модель славного брига «Меркурий», в половину натуральной величины. По блестящему паркету проходят стройные ряды темно-синих галанок и выпущенных голубых воротников форменок. Команда:

– Смирно! На молитву!

Из тысячи молодых глоток несутся ввысь бархатные тона торжественной молитвы:

– Очи всех на Тя, Господи, уповают…

Всматриваюсь в своих однокашников. Какие знакомые и симпатичные лица. Среди них мне бросается в глаза нежное, зардевшееся от румянца, как у красной девицы, лицо всеобщего любимца нашей роты и всего корпуса – Жоржа Терехова. Он перешел в Морской корпус из Киевского Владимирского корпуса. Прошло три года Гражданской войны. И вдруг из какого-то провала памяти встает, как живое, перед моими глазами это милое, чистое лицо.

Открываю глаза… На востоке небо начинает светлеть. Стоит предрассветный туман. Вместо размеренной поступи стройных рот по паркету Столового зала Морского корпуса раздается нестройный, путаный топот конских подков. По дороге в клубах пыли проходит на север конница генерала Барбовича. В голове стоит передо мною лицо Жоржа Терехова, которое каким-то таинственным роком выплыло передо мною во сне после трехлетней разлуки, выделенное из длинной галереи лиц, которые пришлось повстречать за три года скитаний в Гражданской войне.

Кавалерия проходит по три всадника в ряд. Ряд за рядом, взвод за взводом, эскадрон за эскадроном, полк за полком. Всматриваюсь невидящими глазами в лица всадников. Взгляд проскальзывает по заспанным лицам, не оставляя отпечатка в памяти. И вдруг взор остановился, сначала не реагируя, на молодом лице всадника в серой солдатской шинели, затем точно блеск молнии промелькнул в голове. Да ведь же… это – Жорж Терехов! Никогда бы его не узнал, если бы его лицо не приснилось только что во сне.

– Жорж! – кричу я.

– Жорж! – раздается в ответ (мы были тезки), и всадник с юным лицом подлетает ко мне. – Какими судьбами? Ты – дроздовец?

– Да, – отвечаю я. – А ты?

– Вольноопределяющийся девятого уланского Бугского полка, которым командует мой дядя. Ну, ты прости меня, мне нельзя отстать от полка. Теперь мы знаем, где друг друга искать, и при первой возможности встретимся и поговорим обо всем подробно… – прервал он разговор и поскакал догонять свою часть.

Опять всадники идут за всадниками. Серый предрассветный свет. Серые шинели, серые пыльные лица, облако пыли стоит над дорогой, а всадники все идут и идут…

После тяжелого боевого дня очутился на площади большого села Камышуваха. На площади расположилась конница. Солдаты кормят лошадей, любовно похлопывая их по крепкому заду. Подхожу к ним и спрашиваю:

– Какого полка?

– Девятого уланского Бугского, господин подпоручик.

– А вольноопределяющегося Терехова знаете?

– А вы ему кем будете?

– Я – его товарищ по школе.

Солдаты замялись, лица потемнели, потупили глаза…

– Нету уже больше Терехова. Утром его послали вместе с четырьмя другими в разведку. Дозор сняли красные. Командир полка повел полк в атаку, чтобы их отбить. Во время атаки командир был убит, но дозор не отбили…

«Боже мой – какая ужасная судьба. Вот и не встретились! Бедный Жорж, что сделают с ним большевики?» – мысль за мыслью проносятся в моей голове. Благодарю солдат за печальные новости и отхожу. Наполненный душевной болью за своего жизнерадостного, так неожиданно встреченного и так быстро потерянного товарища, приближаюсь к школе, где разместился штаб генерала Барбовича. На веранде происходит допрос пленных. Рассказывают о захваченных утром пяти белых кавалеристах. Красные их расстреляли…

«Упокой, Господи, душу новопреставленного воина Георгия», – молюсь я, вытирая навернувшуюся на глаза слезу. Стыжусь за проявление этой душевной слабости, но, слава богу, темно и никто моих слез не видит.

«Так и не удалось еще раз встретиться на этом свете, – мысли текут дальше. – Но какая странная судьба. Видно, ей было угодно, чтобы я увидел Терехова во сне и встретился, когда ему оставалось жить на этом свете всего несколько часов, и чтобы весть о его безвременной кончине дошла до его друзей».

Утром наш полк покидает деревню и отходит назад по направлению к нашему фронту. Очевидно, хождение Третьего Дроздовского полка вместе с нашей конницей по красным тылам приходит к концу. Однако мы не отошли далеко и остановились на холмах, возвышающихся над деревней. Роты лежат в цепи. Снизу