мы, в стрелковом полку, были свидетелями действий артиллеристов, бывших самыми верными нашими соратниками, храбростью которых мы многократно восхищались.

Кроме того, многие лица, упоминаемые в последующих очерках, перешли в 3-й Дроздовский полк из личного состава батареи. Таким образом, эти очерки, написанные лицом, не принадлежавшим к личному составу батареи, дополняют рассказы Д.Ф. Пронина и восполняют дневник Н.Н. Ребикова, в котором описание действий батареи от 26 июня до 28 июля 1920 года как раз случайно пропущено.

Автор вел дневник событий Гражданской войны, который бережно хранил. К сожалению, этот дневник погиб в огне, когда за две недели до окончания Второй мировой войны триста американских четырехмоторных бомбардировщиков бомбардировали и сожгли заводы «Шкода» в Пильзене в Чехословакии, на которых тогда служил автор этих строк. Как говорится, на чужом пиру – похмелье. За сорок прошедших со времени Гражданской войны лет память уже не сохранила многих деталей пережитых событий, и автор просит снисхождения читателей за возможные неточности в изложении описываемых событий.

Гальбштадт

Поля и степи Северной Таврии, простиравшиеся между Приазовской возвышенностью и Днепровскими плавнями, были местом упорных боев и глубокого маневра летом 1920 года.

После разгрома красного конного корпуса Жлобы 3-й Дроздовский полк стоял в Большом Токмаке или в Старом Мунтале и оттуда выступал обыкновенно ночью на подводах на Нижний Куркулак. Полк двигался в полной темноте в глубокой лощине, образованной речками Молочная и Куркулак, пересыхавшими на лето.

Дойдя до назначенного места, полк выгружался с подвод, поднимался влево на плато с расположенными на нем многочисленными немецкими колониями. Здесь полк шел в атаку на скопления красных войск, находясь под перекрестным огнем красных батарей. Наши бесподобные артиллеристы, в том числе 7-й гаубичной батареи, выезжали на открытую позицию между цепями и своим метким огнем заставляли красные орудия замолчать. После этого они поворачивали свои орудия на клубы пыли, которые поднимали красные войска, и шли вперед вместе с пехотными цепями. К полудню обыкновенно сопротивление красных бывало сломлено, захвачены пленные, а разбитый противник спешно отступал. Эта операция повторялась несколько раз.

Кооперация между артиллеристами и Дроздовскими стрелками была замечательной. Когда стрелки видели на поле невысокого, коренастого полковника, всегда ходившего без головного убора, то один его вид вселял в стрелках уверенность в верной поддержке со стороны артиллеристов. Этим полковником был командир 7-й гаубичной батареи – Соловьев.

Иногда красным удавалось обмануть стрелковые дозоры и наблюдательные посты наших артиллеристов и, пользуясь складкой местности, неожиданно атаковать кавалерией наши пехотные цепи. Если цепи не успевали вовремя сомкнуться, то солдаты, в прошлом взятые в плен красноармейцы, поддавались панике и несколько раз сдавались, ставив тем полк в критическое положение. Из опасного положения выручала быстрая способность ориентироваться в боевой обстановке и решимость командира полка – безрукого генерал-майора Владимира Владимировича Манштейна, бросавшего в атаку для спасения положения своих пеших и конных разведчиков и, как последний резерв, – офицерскую роту. Иногда критическое положение возникало из-за отсутствия снарядов к нашим английским орудиям, так как в это время Англия перекинулась в стан соглашателей и скрытых покровителей крайних революционных элементов, захвативших насилием власть над Россией.

Южное солнце немилосердно палило. Солнечные удары и припадки временного помешательства были рядовым явлением. Воду было трудно достать. В Нижнем Каркулаке имелся всего лишь один колодец, из которого черпали мутную желтую воду. Для получения этой отвратной на вид и запах воды всегда стояла длинная очередь людей и лошадей.

– Что, Коля, – говорю я своему другу, такому же молодому морскому офицеру и состоявшему рядовым офицерской роты 3-го Дроздовского полка, как и я, – когда ты был боцманом на «Живом» (легендарный «белый» миноносец, который бесстрашно врывался в крымские порты летом 1919 года и освобождал их от коммунистической власти), то ты вряд ли бы согласился этой водой окатить палубу миноносца.

Коля, сын доблестного морского офицера, зверски убитого матросами осенью 1917 года, был на один год старше меня по классам в Морском корпусе. Летом 1917 года за участие в минных постановках с легких катеров перед Босфором он был награжден двумя Георгиевскими крестами. Он отличался исключительной выдержкой и спокойствием, не покидавшими его при всех обстоятельствах. В силу этих своих качеств, он пользовался чрезвычайной популярностью среди своих товарищей. Более авторитетного лица для занятия боцманской должности на первом настоящем военном, надводном корабле Добровольческой армии, укомплектованном офицерами, гардемаринами, кадетами и учащимися крымских средних учебных заведений, трудно было найти.

– Ты прав, Жорж, этой водой только размывать грязь, да ее еще – как кот наплакал. Ее вряд ли бы хватило не только для миноносца «Живого», но и для глистоподобной «Утки», где ты был боцманом (подводная лодка «Утка» имела большее водоизмещение, чем «Живой», но ее главный корпус находился всегда под водой, а над водой выступала только длинная и узкая надстройка).

Мы оба оставались почти единственными дроздовцами, которые не соблазнились напиться этой мутной воды.

– Эх вы, самотопы, – корили нас наши товарищи, сухопутные офицеры, – пусть вода и грязная, но зато в ней не утонешь, как у вас на море.

Примеры из Русско-японской войны, когда наши корабли гибли в бою, исчезая под водой со всем экипажем, произвели в свое время сильное впечатление на жителей континентальной России, никогда не видавших моря. Однако риск пребывания в Дроздовском полку был куда серьезнее опасности, которой подвергались моряки. Потери, которые нес полк, были исключительно большими и, вероятно, являлись одними из самых высоких в военной истории. Смерть ожидала на каждом шагу и в любую минуту. Пребывание большинства офицеров в полку на позициях не превышало срока от двух недель до двух месяцев.

Были, конечно, исключения – вроде «безрукого черта», как прозывали красные нашего командира полка, генерал-майора Манштейна. В предыдущих боях он потерял левую руку вместе с плечом, и генеральский погон свисал у него с левой стороны от шеи отвесно вниз. Ранение – страшное. Однако на полях Северной Таврии ему невероятно везло, и, несмотря на постоянное пребывание в первой линии огня, он, кажется, остался невредим в течение всей кампании 1920 года.

Зато очень невезучим был его помощник, полковник Владимир Степанович Дрон241, отличавшийся наравне с бесстрашием также внимательным и заботливым отношением ко всем окружающим. Пуля его умела найти почти немедленно после излечения предыдущего ранения и возвращения его в полк. Помню свою встречу с ним в Севастополе, где мы оба лежали ранеными.

– Обещайте мне, что вы снова вернетесь в полк, – горячо убеждал он меня.

Ему удалось вернуться в полк еще до наступления трагического конца белой борьбы