белые облачка, которые медленно плывут, а иногда даже кажется, что стоят на месте. От движения нагретого около земли воздуха горизонт как бы колеблется. Обычные предметы: одиночные деревья, ветряк (ветряная мельница), группа кустов принимают какие-то причудливые очертания и танцующие формы. Разведчик усиленно вглядывается через стекла полевого бинокля, с мелкими делениями угломера в поле зрения. Наконец со вздохом опускает руку с биноклем и начинает просто наблюдать, смотря невооруженным глазом. Это оказывается даже вернее.

– Здесь наблюдатель 7-й гаубичной, – второй раз однотонно повторяет в трубку телефонист.

Легкое дуновение ветра со стороны кукурузного поля доносит уже всем им хорошо знакомый, приторно-тошнотворный запах разлагающихся людских трупов.

– Пооставляли убитых в кукурузе, черти! – говорит телефонист.

– Да может, и кто из наших. По запаху не узнаешь, – замечает лежащий на спине, – кто их теперь уберет, вчера красные венгры опять пытались нас выбить из Андребурга. Ты видел вчера убитых пехотинцев? – обратился он к товарищу, приподнимаясь на локте. – Наша цепь и ихняя лежали на бахче. Жара, жажда. Так вот, подползет пехотинец к арбузу, кулаком разобьет его и вгрызается в сладкое месиво. А потом опять за винтовку и стрелять. Грязь от пороховой гари и пыли кругом так и липнет на сладкое лицо. Лица черные – родного отца не узнаешь. Только по погонам своих убитых от чужих отличить можно.

Разговор прерывает телефон. Передают наблюдательному пункту сниматься, сматывать провод и отходить к орудиям. Малое это удовольствие – сматывать версту телефонного провода по такой жаре. Мокрая гимнастерка совсем прилипает к спине. Но около орудия как-то веселее. Номера орудия – народ запасливый, и вода у них всегда есть. А там, смотришь, и кухня, дымя, подъедет. Даже когда переплет начнется, то гаубица гремит, подпрыгивает при выстрелах, несет смертоносные снаряды навстречу врагу и увереннее чувствует себя телефонист, хотя иногда почти ничего не может услышать в телефон от грохота кругом.

Был в 7-й батарее такой телефонист-вольнопер, по фамилии Жук. Этому самому Жуку, когда он сматывал под неприятельским огнем провод, пуля попала в зад. Конечно, смешного тут ничего нет. Исполнял человек свой долг, как полагается; горел жертвенным чувством подвига ит. д. Спиной же к противнику обернулся, так как иначе нельзя же провод сматывать. А все же обидно. Даже геройство какое-то смешное вышло. Хорошо хоть, что скоро из госпиталя вышел. А тут глупые шутки приятелей: «Ты возьми на всякий случай щит на то место, которое у тебя красных так привлекает». Нудная, неблагодарная служба телефониста.

А к вечеру бой разгорелся. Опять какие-то свежие подкрепления подошли к красным, и снова они пробовали выбить дроздовцев из Андребурга. Несколько раз орудия меняли позицию. Уже низко было солнце, когда заняли позицию около кукурузного поля и приказано было держать под наблюдением дорогу из соседней колонии, откуда ожидали красных броневиков. Недалеко около орудия валялись брошенные подсумки, простреленные гильзы, обоймы, открытые ящики от патронов – свидетельства о том, что каких-нибудь полчаса тому назад здесь кипел ожесточенный бой.

Наступило некоторое затишье. Со стороны дороги, по которой ожидали бронеавтомобилей, ничего не появлялось. На батарею была передана команда «отбой», и люди уселись или улеглись на сухую, пыльную, местами потрескавшуюся землю. Наводчик сел на лафет орудия, лицом к кукурузному полю, до которого было не более десяти шагов. Кукуруза поднималась выше человеческого роста.

Неожиданно, раздвигая стебли кукурузы, показался человек без фуражки, со сбившимися, спутанными и от пота прилипшими ко лбу волосами. Был он в защитной гимнастерке, но без погон. Быстро направился к наводчику и остановился перед ним.

– Возьмите меня в плен, господин товарищ!

Наводчик смотрел на бледное, хотя и покрытое пылью лицо. В серых глазах был одновременно испуг, страдание и какая-то доверчивость. Перевел взгляд на руки красноармейца. Тот крепко зажимал левой рукой правую, согнутую в локте, ниже кисти. Кисть же правой висела, а из окровавленного рукава торчали две переломленные кости. «Как перебитые крылья у птицы, подстреленной охотником» – это сравнение так и запечатлелось в памяти наводчика.

Первым движением, когда человек выбежал из кукурузы, а доброволец вскочил с лафета, было схватиться за револьвер. Теперь, стыдясь своей поспешности, он нащупал в кармане индивидуальный пакетик красного креста, разорвал его, взял обезображенную руку, вылил на нее йод и начал забинтовывать. Раненый только скрипел зубами и тяжело дышал.

– Мы тебя отвезем в тыл, – наконец сказал доброволец.

– Я сам могу идти, вы только что-нибудь своим напишите.

Наводчик вытащил из кармана гимнастерки довольно грязный, измятый листок бумаги, положил его на отогнутую часть орудийного щита (английские полевые 45-линейные гаубицы имеют отгибающуюся верхнюю часть орудийного щита; этими гаубицами была вооружена батарея в тот период кампании), в другом кармане нашел огрызок карандаша, спросил красноармейца фамилию и написал: «Удостоверение. Красноармеец Александр Сидоренко взят в плен 4-м орудием 7-й гаубичной батареи генерала Дроздовского Артиллерийской Бригады». Подумал немного и приписал: «Сдался добровольно». Поставил подпись: «Старший фейерверкер такой-то».

Пленный взял левой рукой записку и, перехватив выше локтя и подняв перебитую руку, пошел по дороге к Андребургу.

– Он еще свалится где-нибудь – крови много потерял, – сказал Болотов. – Но конечно, нас тут четыре номера вместо полагающихся на орудие восьми, и никто не может отлучиться. А что ты ему написал? – обратился он к наводчику.

– Что он сам сдался, – неохотно ответил тот.

– Посмеется над тобой пехоташка. Ведь если тебе руки и ноги перебьют, то и ты тоже сам сдашься. Но парень-то, видно, неплохой. Как ты его перевязывал, ни разу не пикнул даже.

– Батарея к бою! – закричал телефонист, передавая приказ командира с наблюдательного пункта.

Наводчик привычным движением поднял верхнюю часть орудийного щита и наклонился к панораме.

Последний смотр на русской земле

Фридрихсфельд. Немецкая колония в Северной Таврии. Длинной, прямой полосой растянулась широкая улица. По обоим сторонам стоят, под черепицей, одинаковые дома из красного кирпича. От улицы дворы огорожены каменными изгородями, покрашенными в белый цвет. Дома и хозяйственные постройки резко отличаются от крытых соломой хат и клунь соседних крестьянских селений. Яркий солнечный день конца лета. При выезде из колонии необычная группа. Впереди, выше всех окружающих почти на голову, худой, с продолговатым мужественным лицом и большими серыми глазами, генерал Врангель.

Около него офицеры штаба, командир корпуса и начальник Дроздовской дивизии генерал Туркул. С ними военные представители иностранных армий. Маленький француз в расшитой золотом кепи и еще меньший японец. Серб с темным от загара лицом и итальянец в высокой кепи.

От колонии, побатальонно, проходят Дроздовские полки. Дивизия вышла из тяжелых боев в районе Андребурга.