его чуть не сорвало с седла, и только задняя загнутая лука удержала его от падения. Подпруга опасно заскрипела, грозя лопнуть сразу в нескольких местах под ним и под вставшим на дыбы конем, голова загудела, потому что щит был разбит прямо на ней. Копье Фома от удара выронил, не причинив противнику никакого вреда, чем вызвал смех на постоянно ревущих трибунах. Придя в себя через секунду, он обнаружил Доктора рядом с собой.

— Что за шутки, Док?! Ты что — Айвенго? — рассвирепел он, видя, что Доктор внимательно рассматривает его: не рухнет ли он? — Так ведь и убить можно! Совсем охренел?

В ответ Доктор вынул меч. По тому, как он это сделал и по самому мечу, Фома понял, что это совсем не Доктор.

— Ё-моё, приятель! — зарычал он. — Как я рад, ты бы знал! А то я уж думал, что сошел с ума!

В руках его весело и опасно заблестел Эспадон, которого он вызвал вместо Ирокеза, уж очень ему хотелось разрубить самозванца до седла, к тому же у него не было щита и он мог взять меч обеими руками, как и полагается.

— Ну, дружище, ты даже не заметишь, как пролетит время! — пообещал он от избытка чувств.

В ответ рыцарь, так похожий на Доктора, тоже взревел и обрушил на Фому страшный удар своего меча. Фома, угадав направление удара, выставил Эспадон навстречу и, отклонившись сам, заставил своего вороного попятиться в сторону. Псевдодоктор словно провалился вперед, вслед за ударом, и Фома, выскользнув из-под него, ударил что есть силы по голове.

— Боммм! — отозвалась голова, мотнувшись от плеча к плечу. На всякий случай и помятуя о невероятных, противоударных мозгах аборигенов, Фома тут же нанес еще один удар, тоже плашмя, но со всего размаху. На этот раз всадник хрюкнул и стал заваливаться набок, руки его беспомощно и беспорядочно шевелились, как у жука, опрокинутого на спинку.

— Ещё? — поинтересовался Фома, держа меч на изготовку: черт знает этих рогатых!

В это время прозвучал второй удар гонга и он понял, что первый день турнира закончен.

— Надеюсь, все-таки, ты не скучал, — сказал он «белому» рыцарю напоследок.

Тот «веселился» вовсю, медленно заваливаясь с лошади бесчувственным кулем.

— Ты решил всем показать свою ловкость?

— Док, это бред! — огрызнулся Фома, еще не остыв. — И я веду себя соответственно, отвали!

— Ну-ну, бреди дальше…

Они стояли в уже смешанном ряду рыцарей, признанных победителями в общей схватке, и кланялись главной ложе, в которой сидели рыцари Длинного или Круглого Стола (Фома еще не уловил разницы). Публика орала и свистела, подбрасывая колпаки и башмаки в воздух, высокие же рыцари сидели мрачно и неподвижно, среди чопорно разряженных дам.

— Я решил, что ты захотел отдохнуть, пока другие убивают друг друга, — хмуро пояснил Фома, снова кланяясь рыцарям. — Какого черта, он был очень похож на тебя, вылитый!

— Ну, извини, мы все отоваривались на одной базе. Но лошадь-то ты мог отличить, у моей белые бабки!

— Может, ты еще попросишь, чтобы я и выражение морды её запомнил, умник? В общем, я считаю, что это неспроста, что-то ты против меня имеешь, оборотень… а?

— Это у тебя до сих пор голова гудит, — хмыкнул Доктор.

— Она гудит в честь Милорда, уверяю тебя!

— Боюсь, что он слышит. Наверняка уже нашлись доброхоты, доложили о твоей беспримерной ловкости.

— Ну что мне теперь, упасть и выбыть из соревнований, только чтобы не оправдать их подозрений? Виноват, господа военные, ловкость, проявленная мной есть чудо необъяснимое, но не злонамеренное, а гуманитарное — для танцев!

— Считай, что тебя услышали…

Доктор, криво улыбаясь, кивнул в сторону герольда; тот заканчивал какое-то объявление, потонувшее в одобрительном шуме.

— Нас приглашают в замок Милорда… на бал.

Герольд зачитывал список рыцарей, допущенных к одиночным поединкам и, как следствие, приглашенных на бал в их честь и в честь праздника Тара-кан.

— И здесь бал! — восхитился Фома. — Не удивлюсь, если начальник тайной полиции окажется человеком приятным во всех отношениях.

— Моли Говорящего, чтобы Хрупп действительно оказался мертвым.

— А каким он может быть, после того, как я видел капли его жира на струнах?

— Я видел, как от тебя даже капли не оставалось, однако ты здесь.

— Я и говорю — бред! — хмыкнул Фома.

Бал был блестящ! Бал был великолепен! Он был искрометным и зажигательным! Но, собственно, таким он и должен был быть, по мнению Фомы — быстрым и огнедышащим, потому что иначе нормальному человеку в замке Милорда (больше похожем на готический холодильник) можно было дать дуба. Полностью высеченный в скале, он обогревался, как видно, толщью гранитных стен, людьми, в нем находящимися, и жуткими ветрами, что носились над его остроконечными шпилями, то есть как чум или метрополитен, собственным теплом.

Для томбрианцев это была привычная, так сказать, комфортная среда, но Фома, видя клубы пара от дыхания над обеденным столом — святая святых его жизни! — терял аппетит и хватался за бокал даже чаще, чем обычно. Но слабое игристое ледяное вино, коим здесь потчевали, вызывало только озноб и обильную отрыжку своей шипучей консистенцией. Привычной же «газировки», так полюбившейся ему на постоялых дворах и в трактирах, здесь не подавали — двор, высший свет!..

Нахлеставшись игристого, очень похожего на брютт своей ледяной сухостью ко всем его несчастьям, Фома окончательно замерз и впал в депрессию, казалось, конца праздничному застолью не будет. Поэтому объявление о начале танцев он встретил радостным воплем и выскочив из-за стола подхватил первую попавшуюся даму и начал выкамаривать с ней немыслимые па.

В последующие полчаса, а то и больше, его рыжая голова мелькала во всех концах огромного дворцового зала, он станцевал, наверное, со всеми дамами, что почтили бал своим присутствием, но так и не избавился от холодного плескания в животе томбрианского шампанского. Зато разогрел дам.