Рис. 7–10 показывает статистику изнасилований за последние четыре десятилетия. Заметно, что за 35 лет число изнасилований снизилось на поразительные 80 %: с 250 (1973 г.) до 50 (2008 г.) на 100 000 человек старше 12 лет. На самом деле спад может быть даже более значительным, потому что сейчас, когда изнасилование считается серьезным преступлением, женщины с большей готовностью сообщают о нем, чем раньше, когда случаи насилия часто скрывали и обесценивали.

В главе 3 говорилось о том, что в 1990-х произошел спад всех категорий преступности — от убийств до угонов автомобилей. Не является ли снижение числа изнасилований частным случаем спада преступности, а не достижением феминисток, пытающихся искоренить это преступление? На рис. 7–10 я дополнительно поместил график уровня убийств (взятый из Сводного отчета о преступности ФБР), выровняв оба графика относительно данных 1973 г. Очевидно, что динамика изнасилований отличается от динамики убийств. Уровень убийств прыгал вверх и вниз до 1992 г., упал в 1990-х и в III тысячелетии остается неизменным. Уровень изнасилований начал понижаться около 1979 г., резко снизился в 1990-х и продолжает неравномерное снижение в XXI в. Уровень убийств к 2008 г. опустился до 57 % от уровня 1973 г., в то время как уровень изнасилований за тот же период упал до 20 %.

Если тренды, отмеченные в обзорах, реальны, уменьшение числа изнасилований представляет собой еще один крупный спад насилия, пусть он и остался практически незамеченным. Организации по борьбе с изнасилованиями не празднуют победу, они формируют мнение, что сегодня женщинам грозит бо́льшая, чем когда-либо, опасность. И хотя тридцатилетний тренд снижения числа изнасилований невозможно объяснить теми же причинами, что и сокращение количества убийств на протяжении семи лет, политики и криминологи не спешат с ответом. Не существует «теории разбитых окон», не придумана «фрикономика», которая пробовала бы объяснить этот тридцатилетний крутой спуск.

Возможно, сработала не одна, а несколько причин. Какая-то доля спада, случившегося в 1990-х, скорее всего, была обусловлена теми же причинами, что и общий спад преступности: повышение эффективности работы органов правопорядка, снижение числа опасных мужчин на улицах. До, во время и после этого спада феминистская оптика выделяла изнасилование в особую категорию преступлений, привлекая к нему внимание полиции, судов и социальных служб. В 1994 г. новый импульс этим усилиям придал Закон о насилии в отношении женщин, предусматривающий увеличение федерального финансирования и усиление контроля над программами по предотвращению изнасилований. Закон гарантировал, что в случае изнасилования анализы и тесты ДНК будут проводиться в обязательном порядке — теперь многие насильники попадали за решетку сразу, лишаясь возможности преступить закон еще пару раз. Вообще говоря, есть вероятность, что именно феминистской кампании против изнасилований мы обязаны общим падением преступности в 1990-х. Когда в 1960–1970-х преступность резко возросла и застыла на уровне высокого плато, именно феминистская кампания в защиту женщин помогла лишить уличное насилие его романтического флера, утвердив право человека на безопасность и возобновив цивилизационный процесс.

Заслуги феминизма нельзя недооценивать, но надо признать, что и общество в целом было уже готово принимать меры для уменьшения числа изнасилований в Америке. Американцы не считали, что женщин нужно унижать в полицейских участках и судах, что мужья имеют право насиловать жен или что в подъездах и на парковках женщин должны поджидать насильники. Победа была быстрой, не породила мучеников, не потребовала бойкотов или столкновений разгневанных толп с полицией. Феминисткам в их битве очень помогло и то, что во власти стало больше женщин: развитие технологий изменило традиционное гендерное разделение труда, которое приковывало женщин к домашнему очагу и детям. Но они победили еще и потому, что на сторону феминизма все чаще вставали не только женщины, но и мужчины.

Несмотря на смехотворные заявления, будто из-за «противодействия» феминизму женщины не достигли никакого прогресса, цифры показывают, что общество сегодня стоит на безусловно более прогрессивных позициях. Психолог Джин Твенге объединила данные стандартизированных опросов, собранные за четверть века. Опросы выявляли отношение к женщинам и включали следующие вопросы и утверждения: «То, что в брачных клятвах женщинам до сих пор приходится соглашаться с обещанием „слушаться и повиноваться“, оскорбительно», «Женщинам стоит больше беспокоиться не о своих правах, а о том, чтобы стать хорошими женами и матерями» и «Женщинам не стоит посещать те же места и пользоваться той же свободой, что и мужчины»[1095]. На рис. 7–11 отображены средние результаты 71 исследования, в которых с 1970 по 1995 г. изучались установки мужчин и женщин студенческого возраста в США. Поколение за поколением студенты обоих полов придерживались все более прогрессивных взглядов на место женщины в обществе. Фактически мужчины в начале 1990-х были большими феминистами, чем женщины в 1970-х. Студенты-южане несколько отставали от северян, но временны́е тренды были похожи, как и отношение к женщинам, измеренное в других выборках по Америке.

Все мы сегодня феминисты. Сегодня западная культура воспринимает мир с общечеловеческой точки зрения, не зависящей от пола. Формирование универсальной общегражданской точки зрения с помощью рассуждения и аналогии двигало нравственный прогресс как Гуманитарной революции XVIII в., так и революций прав в ХХ столетии. Неудивительно, что признание прав женщин последовало за признанием прав расовых меньшинств — ведь если все люди созданы равными, тогда почему к ним не причислены женщины? Внешний признак этого стремления к унификации — желание современных авторов избегать местоимений мужского рода «он» или «его», имея в виду человека в общем. Более глубокий знак — переориентация законов и нравственных норм так, чтобы они были справедливы не только со специфически мужской точки зрения.

Насильники — мужчины; их жертвы, как правило, женщины. Кампания против изнасилований набрала силу не только потому, что женщины проложили себе путь в органы власти и отрегулировали инструменты управления, чтобы те служили их интересам, но и, как я подозреваю, потому, что присутствие женщин изменило подходы обладающих властью мужчин. Моральные установки определяют не только кто платит, а кто получает, они определяют и то, что считается выгодой, а что убытком. И нигде разрыв в ценностях не имеет таких последствий, как в интерпретации сексуальности с точки зрения мужчины и с точки зрения женщины.

В книге «Возлюбленные воинов» (Warrior Lovers), анализирующей эротическую литературу, написанную женщинами, психолог Кэтрин Салмон и антрополог Дональд Симонс пишут: «Углубиться в эротику, созданную для того, чтобы она нравилась другому полу, — значит всмотреться в разделяющую нас психологическую пропасть… Контраст между любовными романами и порнофильмами настолько глубок и всеобъемлющ, что остается только удивляться, как мужчины и женщины вообще могут сосуществовать, не говоря уж о том, чтобы жить вместе и успешно растить детей»[1096]. Смысл эротики в том, чтобы предложить потребителю сексуальный опыт без необходимости подстраиваться под желания противоположного пола, она открывает доступ к истинным, ничем не прикрытым желаниям мужчин и женщин. Порнография, созданная для мужчин, — визуальная, анатомически подробная, импульсивная, абсолютно неразборчивая, не учитывающая контекст и характер персонажей. Эротика для женщин гораздо чаще вербальная, психологическая, рефлективная, серийно моногамная, богатая контекстом и характерами. Мужчины фантазируют о совокуплении с телами, женщины — о занятиях любовью с людьми.