он изображает, отражая и распределяя ее игру. Его толерантности устанавливаются временно́й длительностью соприсутствия с ней и видимостью, которую он может произвести.

Детальная визуализация, показывающая контуры поверхности работы «Твердое состояние, дождь»

Это хитрые объекты. Без знаний в области инженерии и оптической физики кажется, будто изображения возникают по волшебству. Магия – это процесс, который скрывает собственное действие, и в скульптурах Сэндерсона технический процесс затемнен их обманчивой прозрачностью. Это магия технологий, но также и насилие света. В то время как каустические машины являются формой и объективацией определенного условия видимости, политика прозрачности принадлежит более длительной истории систем производства знаний. Изобретение фотографии сопутствует европейской колониальной экспансии и связано с ней. Французское государство предоставило Луи Жаку Манде Дагеру патент на первый процесс химической фиксации в том же десятилетии, когда Франция начала завоевание Алжира. Колониальная экспансия зависит от перспективной логики, которая допускает геометрическую организацию пространства проекции. Мы верим, что чем больше мы видим, чем больше мы знаем, тем больше можем сделать. Эта система перспективы Альберти проходит через все формы репрезентации Запада в эпоху модерна и связывает живопись Возрождения с картографией и камерой-обскурой, но в работах Сэндерсона именно эта логическая цепочка испытывается на прочность.

Незаметные контуры поверхности скульптур Сэндерсона составляют невыраженное, тактильное знание, и это соединение двух смыслов «каустического» активирует чувственность внутри технологии. На языке физики «каустика» означает распределение лучей света, отраженных от искривленной поверхности. В более общем смысле «каустическое» отсылает к ощущению остроты или жжения, воспринимаемым эффектам и телесной фиксации ощущений. Проекции представляют собой размытые изображения малых жестов, не принадлежащих графическому языку, который мы ассоциируем с передовыми технологиями зрения, и таким способом они более явно связывают системы видимости с проблемой человеческого обитания и политики. Фрезерный станок с ЧПУ следовал шаблону, произведенному в рамках длительностей вычисления, и, когда свет следует этой поверхности как способу производства, преломление проецирует образ, чья длительность заключает в себе запутанные техники, идеологии, тела, эпистемологические предпосылки и труд.

Каустические объекты – не призраки, но фигуры, зримо присутствующие в нашей плотской жизни, активная материя расширения реального с помощью техники изображения. Стремление заново описать и реконструировать поле видимости-темпоральности – это политическое желание, работающее на либидинозной валюте, эмоциональное в технологическом. Работы Сэндерсона требуют существенного обеспечения и серьезной подготовки, но они вступают в противоречие с условиями собственного производства, и в этом столкновении необходимости и амбиций проявляются ограничения воображения, его толерантности. Именно в этом континууме «изображение – объект – длительность» каустические объекты воплощают границы видимого и тем самым показывают выход его граней за пределы допустимого.

В контексте постгуманизма каустические произведения выходят за границы репрезентации и превращаются в процесс описания. Они проявляют версию исторической, длящейся перспективы, выходящей за рамки наших текущих идеологических ограничений. Это композиция, от которой не требуется допустить раскрытие рамок репрезентации; однако она генеративна, подобно проекциям, исходящим как от самих объектов, так и от труда и абстракций, обеспечивающих возможность их вычисления и изготовления. В сложной взаимосвязи между искусственными толерантностями и длительностью становится очевидной острая необходимость создания новых способов зрения и познания, чьи материальные последствия неоспоримы.

См. также: Алгоритмические исследования; Вычислительный поворот; Процессуальные онтологии; Насилие.

Гарри Сандерсон и Александра Саймонс Сатклифф

(Перевод Глеба Коломийца)

Транс*

В самом общем смысле транс* отмечает движение сквозь, через, над или за пределы чего-либо с особым указанием на гендер и пол (в числе прочего). Такая концептуализация, берущая начало в области трансгендерных исследований, представляет собой определенный вид транспозиционной и трансверсальной методологии, способ видения и знания, который пересекается с различными гуманитарными, социальными и естественными науками и ставит вопрос о том, как (транс)гендерность соотносится с процессами расиализации, дегуманизации, спесишизации и анимализации (Stryker, Currah, 2015). Этот подход выражает «живую способность материальной значимости становиться чем-то бо́льшим, чем она уже есть, через движения, связи, интенсификации и преобразования, которые пересекают существующие материальные компоновки» (Ibid.: 190). Транзитивная, префиксная, предложная природа транс и транс* позволяет рассматривать их как «становление-с» (Haraway, 2008), распространяющееся на виды (Chen, 2012), экологию (Kier, 2010) и саму материю (Colebrook, 2015). Это позволяет трансгендерным исследованиям выйти за рамки, рассматриваемые лишь в качестве категории идентичности, и перейти к трансгендерности как способу анализа или, выражаясь словами Регины Кунцель, к «трансоптикам» (Kunzel, 2014).

В медицине и психологии давно существуют научные публикации о «трансгендерных феноменах», но «трансгендерные исследования» и «теория трансгендерности» появились лишь в 1990-е годы (Stryker, Aizura, 2013). Это нарождающееся пространство мысли показало, что трансгендерность неразрывно связана с вопросом о том, кого считать человеком. Как отмечают Страйкер и Курра, «быть человеком – значит занимать определенное положение по отношению к половым различиям и присвоению гендера… в то же время насильственное лишение гендера или трансгендерность делают статус человека неустойчивым» (Stryker and Currah, 2015: 189). Таким образом, трансгендер бросает вызов гуманистическим стандартам мыслимости и различимости, позволяя понять, каким образом категория человека принимает на себя функцию нормативного инструмента (Hayward and Weinstein, 2015) при определении того, что считается животным, не-человеческим, монструозным и т. д.

Транс-телесность (trans-embodiment) долгое время считалась монструозной и, соответственно, не вполне человеческой, не в последнюю очередь из-за сложных материально-дискурсивных связей с медицинской и фармацевтической промышленностью. В своей полемической книге «Империя транссексуалов: создание шимейлов» (Raymond, 1979) Дженис Рэймонд утверждает, что транссексуалы в сущности насилуют женские тела, сводя их к искусственным конструкциям, при этом понятие «империя» отсылает здесь к дискурсам и практикам науки, технологии и медицины. В ответ Сэнди Стоун, принимая идеи своей наставницы Донны Харауэй о киборгах и связанной с ними политике сопротивления, утверждает, что, хотя медикализация трансгендеров, несомненно, часто приводит к восстановлению сексистских бинарных оппозиций, единственное решение – не искать некую аутентичную истину по ту сторону медицинского дискурса, но сконструировать свою собственную транссексуальную позицию (Stone, 1991). Поэтому Стоун считает, что транссексуалам необходимо публично заявить о себе (come out) и таким образом создать пространство собственным дискурсам.

Аналогичным образом Сьюзен Страйкер обращается к метафоре Франкенштейна в связи с «монструозностью» транссексуалов, «созданных человеком/мужчиной» (man-made) нарушителей бинарности. В раннем тексте «Мои слова Виктору Франкенштейну над деревней Шамуни» (Stryker, 1994) она утверждает, что трансгендерное тело, как и тело монстра Франкенштейна, рассматривается в качестве лабораторного эксперимента, исключенного тем самым из человеческих сообществ. Однако оно сопротивляется и диалектическому движению натурализации, принимая свою монструозную идентичность и признавая свои «эгалитарные отношения с не-человеческим материальным бытием» (Ibid.: 240). Впоследствии Страйкер и ее коллеги из Университета Маккуори ввели термин